В.В. Тетрадь с рисунками на полях

– Вот и наша мадемуазель, – негромко проговорил Загорский, перехватывая взгляд Мэри и вежливо улыбаясь ей.

Ганцзалин заметил, что таких эффектных барышень он не видел уже давно. Верещагин обернулся и, увидев Мэри, неожиданно ловко поднялся со своего стула и пошел навстречу девушке.

– Простая любезность или адюльтер? – сквозь зубы процедил Ганцзалин на китайском языке.

– Не думаю, – отвечал коллежский советник тоже по-китайски. – Насколько я знаю, Василий Васильевич любит свою вторую жену и вряд ли намерен ей изменять. Кстати сказать, с ней он познакомился тоже в Америке, во-время первого своего турне здесь. Она играла на фортепьяно на открытии его выставок – так сказать, музыкально их сопровождала.

– Значит, будет и третья жена, – оскалился Ганцзалин. – Не знаю, играет ли она на фортепьянах, но, кажется, ей это и не нужно.

Тем временем Верещагин и Мэри дошли до их столика и художник галантно пододвинул девушке стул. Она сказала: «мерси!» и весело стрельнула глазами в сторону Загорского.

– Кажется, барышня положила на вас глаз, – проговорил помощник по-китайски. – Бедный Верещагин, у него нет никаких шансов.

– Ни у кого нет шансов, она невеста инженера… – начал было Нестор Васильевич и осекся, вспомнив, что инженер был убит несколько дней назад при подъезде к Солт-Лейк-сити.

Лицо его на миг дрогнуло, и это заметила мисс Остин.

– Что-то случилось? – спросила она. – Вам нездоровится?

– Нет, все прекрасно, – сдержанно отвечал Загорский, забирая меню из рук Ганцзалина и протягивая его барышне. – Вот, не угодно ли выбрать?

– Благодарю, – сказала та лукаво, взглядывая в меню. – Впрочем, может быть, вы что-то мне порекомендуете?

– Что же мы, русские люди, можем порекомендовать стопроцентной американке? – развел руками Загорский.

Тут немедленно влез Ганцзалин и заявил, что рекомендует свиную отбивную: очень нажористо! Загорский только поморщился на такое замечание, хотя реплика помощника вызвала лишь веселый смех со стороны барышни.

– Очень хорошо, – сказала она, – возьмем, пожалуй, фасолевый суп, отбивную и пюре из батата в качестве гарнира.

После того, как барышня сделала свой выбор, остальные тоже сделали заказ официанту. Скромнее всех был Верещагин – поскольку всю наличность изъяли у него индейцы, он чувствовал себя обязанным Загорскому, который оплачивал все его текущие траты. Хотя сам Загорский считал такую скромность совершенно бессмысленной.

– Меня финансирует министерство иностранных дел Российской империи – говорил он. – Вы же, как художник, являетесь национальным достоянием этой самой империи. Таким образом, вы совершенно не должны ни в чем себя стеснять.

– Тем более, – добавлял Ганцзалин, очаровательно скалясь, – вы же все равно все вернете, когда мы возвратимся в Россию.

Тем не менее, Верещагин чувствовал себя неловко. Будучи человеком достаточно состоятельным, он не привык зависеть от посторонних. Тем не менее, обед прошел весьма непринужденно. Верещагин был в ударе, он рассказывал о своих путешествиях в Индию, Китай, Турцию, на Филиппины и в другие экзотические страны.

– Случалось, бывал в одном шаге от гибели, – говорил Верещагин, – например, в Туркестане неожиданно пришлось гарнизоном крепости командовать и отбивать штурм туземцев, при том, что у них было двадцать тысяч, а у нас – всего пятьсот человек.

Впрочем, как ни странно, одно из самых сильных впечатлений произвела на художника не война и не экзотические его путешествия по миру, а событие вполне партикулярное.

После поездки в Палестину и Сирию Верещагин написал серию картин на евангельские темы, в том числе «Воскресение Христово» и «Святое семейство». Русская церковь, однако, сочла их богохульными, и оттого в России они не выставлялись.

– Наши батюшки не только небом и землей хотят командовать, – с горечью говорил художник, – этого им мало. Им подавай еще и над наукой руководство, и над искусствами. Они будут решать, можно ли Земле вращаться вокруг Солнца, и быть ли Христу человеком из плоти и крови.

Полагая, что в Европе свобод больше, Верещагин устроил выставку своих «палестинских» картин в Вене. Однако и тут возникли неожиданные препоны. Тамошние пасторы призывали верующих не ходить на выставку и не осквернять себя разглядыванием богомерзких холстов. Содержатель местной гостиницы по имени Лёц требовал от дирекции Общества художников Кюнстлерхауз, где проходила выставка, чтобы ее немедленно закрыли. Когда требования его проигнорировали, он рухнул на колени прямо в выставочном зале и закричал, что его послал ни много ни мало сам Господь Бог, который повелел сжечь искусительные полотна. Сжечь их, впрочем, Лёцу не удалось, зато к концу выставки явился другой религиозный фанатик.

– Сначала он всё спрашивал мой адрес, – рассказывал Верещагин, – мне даже не по себе сделалось. Я, разумеется, не дал, да и с какой стати? И, знаете, как в воду глядел. Потому что спустя недолгое время он вытащил из кармана пузырек с серной кислотой и залил несколько картин. Что-то пришлось переписывать, но две были погублены безвозвратно.