В.В. Тетрадь с рисунками на полях

И тут же запнулся: он увидел, как в лобби входит знакомая крупная фигура Верещагина. Остановившись на пороге, тот озирался по сторонам, очевидно, ища Макдону. Ох уж эти русские: когда надо быть вовремя – опаздывают и появляются, когда их совсем не ждут. Джордж проследил за взглядом адвоката, и на губах его заиграла легкая улыбка.

– Это и есть мистер Верещагин?

– Нет, это… – Макдона замялся; ни к чему знакомить их напрямую, это может свести к нулю всю его прибыль. – Давайте так: встретимся здесь же сегодня в семь часов вечера.

– Как вам будет угодно, – и мистер Джордж вежливо поклонился.

Когда Верещагин, наконец, разглядел Макдону, стоявший рядом с ним человек с невыразительным лицом уже бесследно исчез, растворился в благоуханном воздухе американской столицы.

– Прошу простить, Генри, – сказал Верещагин, подходя, – опоздал не по своей вине. У авто, которое нас везло, сломался мотор.

Макдона немного удивился: нас? Кого это нас? Он разве не один приехал?

– Один, один, – весело отвечал Верещагин, который вспомнил, что Загорский просил до поры до времени никому не рассказывать о нем и Ганцзалине, и даже с поезда они сошли порознь. – Это я по привычке. Всюду езжу с помощником своим, Василием Платоновым, потому и прилипло это «мы» к языку, как жвачка, не отдерешь.

Платонова Макдона помнил. Это был простой, но расторопный русский мужик, который и в прошлый раз сопровождал Верещагина в Америке, и ухитрился даже дать интервью нескольким американским газетам, на чем поимел некоторый барыш, чем вызвал у Макдоны даже что-то вроде уважения – насколько, конечно, вообще может успешный адвокат уважать невежественного крестьянина.

– Кстати сказать, а где же Василий? – полюбопытствовал Макдона.

Верещагин отвечал, что оставил помощника в Чикаго, присматривать за коллекцией – не таскать же его, в самом деле, по всей Америке.

– Итак, каковы наши планы? – Верещагин глядел на Макдону испытующе, кажется, после всей этой истории с Саттоном он уже не очень ему доверял. Впрочем, выхода у него особенного не было – где гарантия, что новый адвокат окажется честнее прежнего?

– Полагаю, сейчас мы слегка перекусим, – отвечал Макдона, в который уже раз за сегодня глянув на свои золотые карманные часы, инкрустированные брильянтами и рубинами. – А к половине третьего, как вы, конечно, знаете, нас ждет к себе президент Рузвельт.

Макдона лукавил: его-то к Рузвельту никто не приглашал, однако он считал должным употреблять где только можно и нельзя слово «мы», чтобы русский художник привыкал к мысли, что все его достижения существуют не сами по себе, а тесно связаны с господином Макдоной. Иной раз выходило забавно. «Успели ли мы поработать над этюдами?» – осведомлялся адвокат. Или: «Ответили ли мы на письмо госпожи Верещагиной?» Или даже так: «Не болит ли у нас живот, который так беспокоил нас прошлым вечером?»

Что же касается президента Рузвельта, тут дело вышло несколько неожиданным. Сама встреча планировалась давно, но не было определенности с датой. Российское посольство полагало, что президент сможет принять русского художника не раньше, чем через несколько дней по приезде. Однако, связавшись с помощником Рузвельта для уточнения даты приема, посольские узнали, что президент готов принять Верещагина прямо сегодня.

Надо сказать, что Теодор Рузвельт был человеком решительным и оригинальным, и в этом смысле представлял собой полную противоположность двадцать четвертому президенту США Кливленду, которому Верещагин был представлен в свой прошлый приезд в Америку тогдашним поверенным в делах России бароном Розеном. Кливленд был, что называется, человек в футляре и любитель надуть щеки, никаким искусством не интересовался. Разговор у него с русским художником вышел совсем коротким: пара слов о здоровье гостя, комплимент его успехам в Америке и напоследок – два слова о погоде, после чего гость и хозяин расстались с чувством явного взаимного облегчения.

Теодор же Рузвельт оказался фигурой совсем иного рода, в которой парадоксального было больше, чем обычно позволяет себе политик и президент. Рузвельт поражал не только иностранцев и простых избирателей, но и привычных ко всему американских чиновников. Он терпеть не мог волокиты и предпочитал решать любые вопросы незамедлительно. Кроме того, он был спортсмен и очень любил купаться голым в ледяной воде.

– Не слишком оригинально, – заметил Загорский, узнав об этой особенности американского президента. – У нас это любили и Суворов, и Скобелев, и даже Пушкин по утрам принимал ванны со льдом, и жил бы, наверное, до сих пор, если бы не подлец Дантес, который решил, что дуэль – это хороший способ свести счеты с врагом.

– А зачем же тогда проводить дуэли? – удивился Ганцзалин.