В.В. Тетрадь с рисунками на полях

Загорский развел руками – если нет, они просто потеряют пятьсот долларов аванса. Потеря чувствительная, но не смертельная. Бедный инженер на этом предприятии потерял не что-нибудь, а саму жизнь, так что роптать, господа, им пока не на что. В конце концов, пятьсот долларов – деньги не такие большие, особенно если Василий Васильевич захочет поучаствовать в предприятии…

– Ну, разумеется, – сказал Верещагин, – я внесу свою часть, как же иначе?

Загорский удовлетворенно кивнул.

– Перед нами, Ганцзалин, типичное воплощение благородного мужа или, говоря по-китайски, цзю́ньцзы, – сказал он с легким лукавством в глазах. – Это идеальная личность, как ее понимали в древнем Китае с легкой руки Конфуция. Он гуманен, мудр, справедлив, образован, верен долгу и гармоничен. В нашем случае он, помимо прочего, еще и художественно одарен. И вот этот благородный муж терпит рядом с собой безусловного сяожэня или, говоря по-русски, низкого, недостойного человека.

Верещагин взглянул на коллежского советника с легким недоумением: о ком это он?

– Я о вашем доверенном лице, господине Макдоне, – ничтоже сумняшеся, отвечал Нестор Васильевич.

– Это не лицо, а рожа, притом чрезвычайно хитрая, – добавил Ганцзалин. – Доверенная рожа, которая при этом врет, как дышит.

Нестор Васильевич кивнул: лично он не сторонник крепких выражений, но в данном случае лучше не скажешь. Этот Макдона совершенно очевидный плут и выжига, удивительно, что Верещагин до сих пор имеет с ним дело.

Художник огорченно развел руками: что ж поделать, других помощников в Америке у него нет. Пытался он иметь дело с другими, да те еще хуже. А с Макдоной они все-таки больше десяти лет знакомы, он и в прошлый приезд в Америку ему помогал.

– Вы можете водить с ним знакомство хоть триста лет, все равно рано или поздно он вас обманет, – наставительно продолжал Нестор Васильевич. – Если он будет предлагать вам подписать какие-то бумаги или перевести картины в его управление – даже не думайте соглашаться: вы останетесь и без денег, и без картин.

Василий Васильевич нахмурился: да, Макдона и хитер, и жаден, но все же он законник, адвокат, а в истолковании Загорского выходит каким-то отъявленным мошенником. Не слишком ли опрометчиво господин коллежский советник шельмует по сути незнакомого ему человека?

– В самый раз, – хладнокровно отвечал Загорский, допивая кофе.

– Как говорят в народе, коллежский советник шельму метит, – неожиданно добавил его помощник.

Нестор Васильевич посмотрел художнику прямо в глаза: а знает ли Василий Васильевич, что Макдона прямо сейчас плетет чрезвычайно неприятную интригу?

– Что за интрига? – удивился Верещагин.

Загорский отвечал, что перед вчерашней встречей с Верещагиным Макдона беседовал с каким-то господином. И этот господин предложил ему разделить коллекцию Верещагина, привезенную в Америку, на несколько частей, и части эти катать по стране, собирая за посмотр деньги. Причем обещал за полгода совершенно немыслимый гонорар – миллион долларов.

– Рассказывал ли вам Макдона об этом предложении? – осведомился Нестор Васильевич.

Художник покачал головой: нет, ни о чем подобном разговора не было. А откуда об этом известно Загорскому?

– Коридорные в гостиницах – существа вездесущие и малозаметные, – отвечал Загорский. – Их никто не берет в расчет. А если еще учесть, что некоторые из них обладают очень тонким слухом, становится понятно, что лучшего шпиона и не сыскать. При этом услуги их стоят сравнительно недорого. Вот так я и узнал о планах Макдоны.

Сказав так, он поднялся из-за стола. Поднялся и Ганцзалин.

– Вы куда? – удивился Верещагин.

– Как – куда? – в свою очередь удивился Загорский. – Допрашивать вашего Макдону.

Верещагин озабоченно посмотрел на часы: успеют ли? Ему в одиннадцать утра нужно быть у президента.

Коллежский советник улыбнулся – Василий Васильевич к президенту в Белый дом как на работу ходит, каждый день, да еще и по два раза на дню. Верещагин несколько виновато развел руками: он собирался вскоре ехать на Кубу, чтобы все зарисовки к картине про Сан-Жуанский штурм делать на натуре, а президент обещал познакомить его с военным секретарем, чтобы тот дал ему нужные письма и рекомендации.

– Ну, что ж, тогда, пожалуй, начнем разговор с Макдоной вместе, а там уж отпустим вас к президенту и будем заканчивать сами, – решил Загорский.

– Только прошу вас, будьте деликатны, – видно было что живописец беспокоится о характере грядущей беседы.

– Всенепременно, – отвечал Нестор Васильевич, – русские люди славятся своей деликатностью. А уж Ганцзалин в этом смысле просто не имеет себе равных.

Как бы в подтверждение этих слов Ганцзалин скроил жутковатую физиономию, которая по мысли китайца, должна была ясно засвидетельствовать у́рби эт о́рби[11] всю его деликатность…

Внезапно Верещагин хлопнул себя по лбу:

– Совсем забыл, – сказал он. – Глядите, что я нашел у себя в номере нынче утром!