Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Смущение, подумала Клея. Зачем говорить со смущением о том слепящем мгновении контакта, объединившего всю империю, о мгновении, которое прекратило лжевойну? Она надеялась, что отец будет вести себя иначе. Впрочем, это смущение было вызвано не тем, что он увидел, а просто новым жизненным опытом.

— Почему же? Это вполне честный вопрос,—ответил Катам.— Он отчасти из-за того, что мы видели в тот момент.

Катам говорил об этом без страха — и это было одной из причин ее любви к нему.

— Потому что мы знаем работу друг друга. И потому, что в тот момент мы познали друг друга нашими разумами. Это знание послужит нам обоим, причем в равной степени душе и духу.

— Ладно, женитесь,— сказал Кошар.— Но...

Клея и Рольф переглянулись и улыбнулись друг другу.

— Но почему вы хотите уехать?

Их лица сразу стали серьезными, они снова посмотрели на старика.

— Клея,— проговорил Кошар,— ты так долго была вдали от меня. Пока ты была девочкой, ты была со мной. Но потом ты надолго уехала в Островной университет, затем захотела жить одна, и я разрешил тебе. И теперь вы оба снова хотите уехать, но на этот раз ты даже не хочешь сказать мне, куда вы едете,— он помолчал.— Конечно, вы можете это сделать. Тебе двадцать восемь лет, ты уже взрослая женщина. Как я могу удержать тебя? Только, Клея... не знаю, как сказать... я уже потерял сына. И не хочу потерять еще и дочь.

— Папа...— начала Клея.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Клея. Но даже если бы твой брат Йон был жив — а все говорит за то, что он погиб,— если бы он был жив и прямо сейчас пришел сюда, для меня он все равно мертв. После того, что он сделал, он должен был умереть.

— Папа, я хочу, чтобы ты перестал так думать. Йон сделал глупость, сделал неуклюже, по-детски. В то время он был неловким подростком и сам страдал от своей вечной неуместности. И в конце концов, он сполна заплатил за сделанное.

— Но мой сын — в каторжных рудниках, как обычный преступник... за убийство! — его голос сорвался.— Мои друзья добры ко мне и до сих пор не упоминают при мне о нем. Если бы кто-нибудь из них сделал это, я не мог бы высоко держать голову, Клея.

— Папа,— умоляюще сказала Клея,— ему было восемнадцать лет, он был избалован, он возмущал тебя и меня... но если он жив, прошедшие восемь лет сделали из мальчика мужчину. Нельзя же целых восемь лет держать зло на собственного сына! А если ты не можешь сейчас высоко держать голову, то мне кажется, что это чисто твоя проблема, и Йон тут ни при чем.

Рольф положил ей руку на плечо, ласково предупреждая, что даже не слова ее, а тон, которым они произносятся, переходит в опасное пространство оскорбления. Подобно частицам, движущимся в случайном поле, это могло оказать самое непредсказуемое воздействие.

— Я не прощу его,— сказал ее отец, стиснув руки.— Я не могу простить,— он медленно отвел от нее взгляд, устремив его на свои колени.— Не могу. Я был так опозорен...

— Папа! — Клея оставила вызывающий тон и говорила теперь с той любовью, которую испытывала к нему. Она видела, как напряжено все его тело — спина, шея, руки, пальцы — в полубессознательной защитной реакции.— Папа! — повторила она и протянула ему руку.

Напряжение слегка отпустило старика. Он выпрямился, разжал пальцы, но не принял ее руки.

— Клея, ты сказала, что уедешь и не хочешь, чтобы кто-нибудь знал, где ты. Я люблю тебя и хочу, чтобы у тебя было все, что ты желаешь. Но хотя бы... письма или что-нибудь в этом роде. Я хотя бы буду знать, что с тобой все в порядке...

— Писем не будет,— отрезала она, но спохватилась и быстро добавила: — Но ты будешь знать.

— Нам пора, Клея,— напомнил Катам.

— До свидания, папа. Я очень люблю тебя.

— И я люблю тебя,— ответил Кошар.

Но они уже скрылись в доме.

— Я хотела бы иметь возможность сказать ему, что Йон жив. И объяснить, почему мы уезжаем тайно,— сказала Клея, когда они подошли к парадной двери.

— Он узнает достаточно скоро,— ответил Катам.— Узнает все.

Она вздохнула,

— Да. Они все узнают. Этот чудовищный компьютер в Тельфаре оповестит их. Они могли бы знать все уже сейчас, если бы захотели, но они слишком растеряны. Рольф, три тысячи лет люди пытаются найти слово, отделяющее человека от других животных. Кто-то из древних мыслителей называл человека смеющимся животным, другие — нравственным. А мне сейчас кажется, что он — растерянное животное.

Ее будущий муж рассмеялся, но не слишком весело. Затем он сказал:

— Клея, я уже тысячу раз спрашивал тебя, но все не могу поверить: ты уверена в тех отчетах?

Она кивнула.

— Их видели очень немногие — те, кто был близко причастен к разработке компьютера. Мне позволили заглянуть лишь одним глазком, и то в основном из-за этой последней неразберихи во дворце, а не из-за чего-то еще. Но и это сделало меня больной, Рольф, потому что я ничего не смогла поделать с этим монстром.

Они пересекли тень от балкона и вышли в уличную колоннаду. Клея обернулась, чтобы еще раз взглянуть на отца, махавшего им с балкона.