Вавилон - 17. Падение башен. Имперская звезда. Стекляшки

Женщина по имени Марла нырнула с прибрежной скалы, и вода сомкнулась над тенью, уходящей в глубину. Края защитных очков плотно облегали ее лицо. В уходящем свете она увидела раковину, оторвала ее от камня и снова пошла к поверхности. Через минуту она уже сидела на камне и вставляла нож между створками. Щелчок — и язык плоти, без жемчужины, мокро блеснул в вечерней синеве. В этот миг она вспомнила другую, большую раковину, в которой лежал крупный, молочного цвета шар. Тогда, давно, он выпал из ее пальцев, прокатился по камню и с легким всплеском ушел в зеленую воду, а у Марлы скрутило живот от злости и разочарования.

...ТО, ЧТО ТЫ НЕНАВИДИШЬ...

Лесной страж остановился возле дерева, прижал ладонь к грубой коре и вспомнил утро семь лет назад, когда его и еще двоих послали за девушкой, которую надо было отметить как телепатку. Вспомнил, как она боролась с ними, молча и с остервенением, и как на миг в нем возникла злоба из-за еще одного шрама, оставленного ее ногтями.

Заключенная вышла из шахтного подъемника следом за надзирателем. Он повернулся и пошел в заросли папоротника, а она нахмурилась, вспомнив, как когда-то давно ее старший брат уходил от нее по темному коридору, а она скорчилась в углу и плакала. И сейчас она вдруг поняла смысл этих слез.

...ТО, ЧТО ТАИТ В СЕБЕ ТВОЮ ГИБЕЛЬ...

Советник Сервин твердо прижал пятки к ножкам кресла в зале Совета, переводя взгляд с одного лица на другое, и думал: «Суровые и непонимающие, вроде лица моего дяди в тот день, когда он вызвал меня из комнаты и перед всей семьей обвинил в краже из кладовой зеленой бутылки с вином. Хотя я ничего подобного не делал, я онемел от страха и был наказан: целую неделю вся семья полностью игнорировала меня, и я даже ел в одиночку». И вдруг он понял, почему промолчал тогда.

В другом конце Торомона офицер, набирающий рекрутов, вдруг поднял перо от бумаги, и в то же самое время сидящий напротив него молодой неандерталец, собиравшийся подписать заявление, поднял голову. Оба посмотрели друг на друга, и у каждого в глазах было:

...ВСЕ ЭТО И ЕСТЬ ВОЙНА!!!

В дворцовом саду, среди клоунов и акробатов, Альтер сидела на земле у мраморной урны. Ветер ласкался ко всему своей невидимой рукой, не делая различий между травой, листьями и ее белыми волосами. Она вела пальцами по кожаному ремешку ожерелья, от молочно-золотой раковины к перламутровой, а от той — к красной, словно наполненной венозной кровью. В голове ее билось: «Ох, он пытался увидеть что-то от меня в этом кошмарном сне, мечтал вернуться в реальность». Он пытался увидеть лицо матери в куске недвижного камня, пытался услышать в шуме безлиственного растения, качающегося на ветру, как его отец говорит с ним. Он вложил всю любовь в комок перьев с перламутровыми глазами, а всю красоту — в огненную фигурку, танцующую в чужих ладонях. «Но он не знал... не знал...»

— Как ты узнала? — спросил Йон. Клея провела рукой по полированной крышке стола и посмотрела на членов Совета.

— Потому что я работала на компьютере. Потому что я знала из отчетов, что переделка транспортерной ленты не могла произойти так быстро. Потому что имела место мелкая ошибка в расчетах из-за типографской опечатки, и это сделало весь процесс неработающим, но никто, кроме меня, этого не заметил. Потому что я знала, каково экономическое положение Торомона, и знала, что много эксцессов и малая мобильность почти неизбежно приведут к войне. Это был единственно возможный ответ на множество вещей. Было решено, что война должна стать такой неоспоримой реальностью для всех умов, чтобы никто не задавал вопросов. Правительство не поняло, что для тех, кто все-таки спросит, эту реальность надо будет подтверждать, и что эта фантазия, которая идет вперед без противоречий, не устоит перед точной логикой. Сама мысль о том, чтобы задавать какие-то вопросы, была почти невозможной. Но — только «почти».

Рольф Катам встал. Заходящее солнце отбросило блик на пластиковую половину его лица.

— У меня еще один вопрос, доктор Кошар: каким образом солдаты умирали?