Вечер и утро

— Да. Я намерен выяснить наконец, чем они там занимаются. Но вот какая беда — сам я не могу следить за ними незаметно, особенно если начнут захаживать в дома… э… скажем так, с дурной славой.

— И что ты надумал?

— Помоги мне приглядеть за ними. Тебе будет проще затеряться в толпе.

Эдгар ухмыльнулся:

— Ба, никак монах зовет меня в гости к Мэгс?

Олдред скривился от отвращения:

— Я сам с трудом в это верю.

Эдгар снова стал серьезным:

— Наверное, я мог бы отпроситься в Кум за сырьем. Дренг мне доверяет.

Олдред несказанно удивился:

— Да ты что?

— Ага. Думал меня подловить, выдал лишние деньги на покупку камней, ждал, видно, что я присвою остаток. Эх, какая у него рожа была, когда я вернул ему непотраченное! Теперь он все чаще поручает мне вести дела, а сам отговаривается своей пресловутой больной спиной.

— Чем особенным торгуют в Куме?

— Нам скоро понадобятся новые веревки, в Куме они дешевле. Пожалуй, я смогу уйти прямо завтра.

— Нам ни к чему путешествовать вместе. Не хочу, чтобы принялись болтать, что мы с тобой сотрудничаем.

— Тогда отпрошусь на следующий день после мидсоммера и поплыву на плоту.

— Отлично! — Олдред искренне поблагодарил юношу.

Они вышли из пивоварни. Солнце уже садилось.

— Когда доберешься до Кума, ищи меня в монастыре, — заключил Олдред.

— Удачи тебе, — пожелал Эдгар, и они расстались.

* * *

Через пять дней после мидсоммера Эдгар поглощал сыр в кумской таверне под названием «Моряки», и тут кто-то сказал, что Уинстен с Дегбертом прибыли утром в город и остановились в доме Уигельма.

Тан Уигельм восстановил свой двор, разрушенный викингами год назад. Эдгару не составляло труда следить за единственным входом, тем более что таверна располагалась буквально в двух шагах от ворот.

Это была скучная работа, и он коротал время, размышляя о тайнах епископа Уинстена. Юноше приходили на ум всевозможные гнусные пороки, которым епископ мог предаваться в Куме, но он никак не мог понять, при чем тут Дренгс-Ферри, сколько ни ломал голову над этой загадкой.

В первый вечер после прибытия Уинстен с Уигельмом и их двоюродный брат сидели дома. Эдгар следил за воротами, пока не сгустились сумерки, а на дворе не начали гасить огни, после чего вернулся в аббатство на ночлег и честно сказал Олдреду, что ему не о чем докладывать.

Он боялся попасться, ведь большинство жителей Кума его знало, не понадобится много времени, чтобы они начали гадать, чем занят сын бывшего городского корабела. Он купил веревку и еще кое-что, пропустил кружку-другую эля с горсткой старых приятелей, осмотрел восстановленный город, теперь ему требовался иной предлог, чтобы задержаться подольше.

Стоял июнь, и Эдгару вспомнилась поляна в лесу, где росла дикая земляника. Это было лакомство, которое трудно отыскать, но от которого на языке появлялся особый, терпкий и водянистый привкус. Он покинул город, когда монахи отправились на утреннюю службу, и углубился на добрую милю в лес. Ему повезло: земляника как раз поспела. Эдгар набрал целый мешок, возвратился в город и сел продавать ягоды у ворот на двор Уигельма. Там крутилось множество людей, прохожие сновали туда и сюда, так что продавец ни у кого не вызывал подозрений. Просил Эдгар по фартингу за два десятка ягод.

К полудню он продал все, что набрал, и обзавелся полным карманом мелочи. Он вернулся в таверну, расположился снаружи и попросил кружку эля.

Бриндл, которого Эдгар взял с собой в Кум, вел себя непривычно. Казалось, что пес растерялся, вновь очутившись в городе, который когда-то хорошо знал, и не понимает, что произошло. Он бегал по улицам, возобновляя знакомство с городскими собаками, и озадаченно обнюхивал заново отстроенные дома. Радостно загавкал, когда унюхал каменную маслобойню, уцелевшую после пожара, а потом полдня просидел возле двери, словно ожидая появления Сунгифу.

— Я знаю, каково тебе, приятель, — сказал ему Эдгар сочувственно.

Рано вечером Уинстен, Уигельм и Дегберт вышли из дома Уигельма. Эдгар поспешил отвернуться из опасения, что Уинстен способен его узнать.

Впрочем, Уинстен явно думал о неких предстоящих удовольствиях. Его братья оделись нарядно, а сам епископ сменил длинное черное облачение священнослужителя на короткую рубаху под легким плащом, застегнутым золотой булавкой. Выбритую макушку он спрятал под высокой шапкой.

Трое мужчин, пошатываясь, побрели по пыльным городским улицам.

Они двинулись к «Морякам», самой большой и, пожалуй, лучшей в городе таверне. Там всегда было многолюдно, и Эдгар счел возможным зайти внутрь и заказать кружку эля, а Уинстен потребовал кувшин крепкого медового напитка, иначе медовухи, и расплатился монетами из толстого кожаного кошеля.

Пока Эдгар медленно пил свой эль, Уинстен не делал ничего особо примечательного: пил, хохотал, слопал миску креветок и запустил руку под юбку служанки. Создавалось впечатление, что он вовсе не пытается остаться неузнанным; с другой стороны, он все-таки соблюдал некие приличия и не пускался в совсем уж откровенный загул.