Вечер и утро

Уинстен позаботился запереть наружную дверь мастерской и на всякий случай оставил сторожить верного Кнеббу, после чего вручил Катберту окованный железом сундучок, полный серебряных монет.

Катберт взял большой глиняный тигель и погрузил его в россыпь угольев по самое горлышко. Нагреваясь, тигель багровел на глазах, будто притворяясь рассветным солнцем.

Мастер набрал пять фунтов меди, соскобленных с продолговатого слитка, добавил равное по весу количество серебряных монет, тщательно все перемешал и ссыпал в тигель. Раздул пламя кузнечными мехами, а затем, когда металл начал таять, помешал смесь палкой. Дерево мгновенно обгорело, соприкоснувшись с раскаленным металлом, но это было не страшно. Глиняный тигель продолжал менять цвет, стал ослепительно-желтым, как солнце в полдень. Расплавленный металл отливал чуть более темным оттенком.

На рабочем столе стояли в ряд десять глиняных сосудов. Каждый, когда заполнялся до края, содержал ровно фунт расплавленной смеси: Уинстен и Катберт выяснили это способом проб и ошибок некоторое время назад.

Наконец Катберт достал тигель из очага при помощи пары щипцов с длинной ручкой и разлил смесь по глиняным сосудам.

В первый раз, когда наблюдал за этим превращением, Уинстен, признаться, испугался. Подлог относился к тяжким преступлениям. Любой, кто покушался на право короны чеканить монету, становился изменником. В лучшем случае виновных карали отрубанием рук, а в худшем их ожидала более страшная участь.

В тот раз, когда все только начиналось, а сам Уинстен был лишь архидьяконом, он расхаживал по монастырю, то и дело заглядывал в кузницу и беспрестанно озирался, проверяя, не следит ли кто за ними. Теперь-то он понимал, что вел себя как человек, которому есть что скрывать, но никто тогда не осмелился его расспрашивать.

Он быстро осознал, что большинство местных предпочитает закрывать глаза на преступления власть имущих — меньше знаешь, крепче спишь, как говорится, — однако все равно старался задабривать людей подарками. В итоге он до сих пор сомневался в том, что жители деревни догадываются о происходящем четыре раза в год в кузнице Катберта.

Будем надеяться, что такие мысли ему подсказывает уверенность в себе, а не беззаботная заносчивость.

Когда металл остыл и затвердел, Катберт перевернул сосуды вверх дном, и на стол попадали толстые плашки из сплава меди с серебром. Он принялся обрабатывать каждую поочередно молотком, плюща их так, что они становились тоньше и шире, постепенно совпадая размерами с большим кругом, начерченным на особой подставке. Уинстен знал по опыту, что из одной плашки получается двести сорок чистых заготовок для монет.

Катберт взял набойник, пустой торец которого был размером точно с монету в один пенни, и принялся нарезать заготовки. Покончив с этим, он бережно собрал остатки металла, чтобы позднее снова их расплавить.

На столе лежали три увесистых округлых предмета. Два служили чеканами, и Катберт старательно вырезал на них в свое время изображения, совпадавшие с резьбой на обеих сторонах монет короля Этельреда. На нижней, тыльной стороне чеканили голову короля и его титул «король англичан» на латыни. Катберт вставил этот чекан в особое отверстие в наковальне. На верхней, лицевой стороне монет имелся крест и надпись «Сделано Эльфвином в Ширинге», тоже на латыни. В прошлом году королевский монетный двор немного изменил начертание креста, чтобы затруднить подделки. Этот чекан с торца был изрядно расплющен, по нему много и сильно били молотом. Третьим предметом на столе была стяжка, надежно скреплявшая верх и низ.

Катберт положил заготовку на наковальню поверх нижнего чекана, установил стяжку и поместил в нужное положение верхний чекан. Тот уперся дном в заготовку, и мастер резко и сильно ударил по его торцу молотом с железной насадкой.

Когда стяжку сняли, выяснилось, что на лицевой стороне заготовки появился крест с нужной надписью. Катберт тупым ножом подцепил монету, оторвал ее от нижнего чекана и перевернул, на обороте красовалась королевская голова.

Теперь следовало исправить цвет монеты, ведь деньгам полагалось быть серебряными, а не темными. Здесь имелось простое решение. Зажав монету щипцами, Катберт нагрел ее на огне, а затем окунул в миску с разбавленным купоросом. На глазах жадно наблюдавшего Уинстена кислота удалила медь с поверхности монеты, оставив покрытие из чистого серебра.

Епископ усмехнулся. Деньги из ничего, сказал он себе. Это зрелище не переставало его воодушевлять.

Больше всего на свете он ценил деньги и власть. Вообще-то, они были неразделимы. Он желал власти над людьми, и деньги обеспечивали ему эту власть. Он и вообразить не мог, что когда-нибудь обретет столько власти и денег, сколько окажется достаточно. Он был епископом, хотел стать архиепископом, а затем, возможно, сделается королевским советником, глядишь, и королем, но даже тогда ему будет мало власти и денег. Что ж, такова жизнь, подумалось ему, вечером наедаешься досыта, а утром встаешь голодным.

Катберт заменил глиняный тигель и вновь ссыпал туда смесь подлинных монет и соскобов меди.