Вечер и утро

— Я вручал свой свадебный подарок монастырю, а не приорству, думаю, другие жертвователи разделяли мои устремления.

— Откуда тебе знать их устремления?

Похоже, элдормен разозлился:

— Я поддержу епископа Уинстена.

— Решать архиепископу, а не тебе, — повторил Олдред.

Гордость Уилвульфа явно была уязвлена.

— Там поглядим, — прорычал он.

Олдред догадывался, как все повернется. Архиепископ распорядится передать земли новому приорству, однако Уинстен не выполнит это распоряжение. Сам Уилвульф уже дважды противился королю — заключил соглашение с графом Хьюбертом, потом женился на Рагне вопреки королевской воле; Уинстен, скорее всего, отмахнется от наказа архиепископа столь же презрительно. Ни король, ни прелаты не могли, по сути, призвать к послушанию местную знать, которая попросту отказывалась им повиноваться.

Уигберт что-то шепнул шерифу Дену. Уилвульф, как и Олдред, это заметил и осведомился:

— Все ли готово к наказанию?

— Да, элдормен, — неохотно подтвердил Ден.

Уилвульф встал с кресла и, окруженный телохранителями, направился к высокому столбу посреди двора. Все владетели поспешили за ним.

Этот столб служил для наказания преступников. Пока все внимали препирательствам Олдреда с Уинстеном и глазели на Уилвульфа, восседающего в кресле, беднягу Катберта раздели догола и привязали к столбу — так туго, что он не мог пошевелить ни конечностями, ни даже головой.

Люди сгрудились у столба, пихаясь и толкаясь локтями, чтобы выбрать местечко получше.

Уигберт взял большие ножницы, лезвия которых блестели от недавней заточки. Толпа возбужденно загомонила. Глядя на лица вокруг, Олдред с отвращением замечал на многих жажду крови.

— Приводится в исполнение приговор элдормена! — возгласил шериф Ден.

Это наказание не убивало — оно обрекало осужденного на жизнь, лишь отчасти подобную полноценной человеческой. Уигберт приставил ножницы к телу Катберта под таким углом, чтобы отрезать мастеру тестикулы, но сохранить в целости пенис.

Катберт стонал, молился и плакал одновременно.

Олдреду стало физически плохо.

Уигберт одним умелым движением отрезал тестикулы. Катберт завопил, по его ногам потекла кровь.

Откуда-то выскочила собака, схватила зубами отрезанный кусок плоти и убежала, зеваки захохотали.

Уигберт отложил окровавленные ножницы, приблизился к Катберту, притронулся к его вискам, коснулся век большими пальцами, а затем, не менее умелым движением, глубоко вдавил пальцы мастеру в глаза. Катберт завопил громче прежнего, влага из лопнувших глазных яблок заструилась по его щекам.

Уигберт развязал веревки, державшие преступника у столба, и Катберт повалился навзничь.

Олдред покосился на епископа Уинстена. Тот стоял рядом с Уилвульфом, оба пристально глядели на истекавшего кровью человека у позорного столба.

Уинстен улыбался.

24

Декабрь 998 г.

Лишь однажды в своей жизни Олдред чувствовал себя полностью побежденным, униженным и растоптанным, лишенным будущего. Это было в Гластонбери, когда его застукали за поцелуем с Леофриком в саду аббатства. До этого происшествия он верховодил среди послушников — лучше всех умел читать, писать и петь, без труда запоминал наизусть отрывки из Библии. Но внезапно его мимолетная слабость стала предметом всеобщего обсуждения, о ней говорили даже на собрании капитула. Вместо былого восхищения юным послушником братия решала, как правильно поступить с развратным мальчишкой. Он чувствовал себя лошадью, которая уже не годится под седло, или псом, укусившим собственного хозяина. Ему хотелось забиться в какую-нибудь нору и проспать там сто лет.

Теперь это ощущение вернулось. Все обещания, которые он давал как армарий аббатства Ширинга, все разговоры о том, что однажды он станет настоятелем, обернулись пшиком. Его честолюбивые замыслы — школа, библиотека, обширный скрипторий — в одночасье сделались пустыми мечтами. Его сослали в отдаленную деревушку Дренгс-Ферри и поставили во главе нищего приорства, на этом история его жизни закончилась.

Настоятель Осмунд не раз говорил ему, что он склонен увлекаться.

— Монаху следует мириться с тем, что невозможно исправить, — сказал он Олдреду на прощание. — Нельзя всерьез рассчитывать победить все зло на белом свете.

Олдред не спал несколько ночей подряд, снедаемый горечью и гневом. Его погубили две страсти: сначала любовь к Леофрику, а затем ненависть к Уинстену. Но в глубине души он продолжал спорить с Осмундом. Монахи не должны мириться со злом. Им надлежит с ним сражаться.

Отчаяние тяготило, но все же не лишало сил. Он сам твердил, что старый монастырь был позором для церкви, отныне ему предстояло сделать новообретенное приорство образцом истинного служения Господу. Маленькая церковь уже успела заметно измениться: пол подмели, стены побелили. Старый писец Татвин, один из монахов, решивших примкнуть к Олдреду и перебраться в Дренгс-Ферри, взялся расписывать стены — одна фреска изображала Рождество и подразумевала возрождение храма.