Вечер и утро

Эдгар-строитель починил вход. Вынул камни свода, один за другим, обтесал их как положено, а затем уложил обратно, причем так, чтобы они легли точно вдоль спиц воображаемого колеса. По его словам, ничего другого не требовалось. Вообще единственным утешением для Олдреда в Дренгс-Ферри была возможность чаще видеться с этим умным и привлекательным юношей, покорившим его сердце.

Дом священников тоже стал выглядеть иначе. Когда Дегберт и его клир отсюда отбыли, они, разумеется, унесли всю прежнюю роскошь — и шпалеры, и украшения, и даже одеяла. Теперь дом смотрелся пустовато и строго, то есть вполне соответствовал представлениям о монашеском быте. Впрочем, Эдгар к прибытию Олдреда приготовил небольшой подарок — изготовил из дубовой древесины амвон, чтобы за общей трапезой один из братии мог читать остальным Правило святого Бенедикта или житие этого святого. Подарок был сделан с любовью, пускай это была не та любовь, о которой иногда мечтал Олдред, без поцелуев, объятий и ночных ласк, но при виде амвона на глаза монаха навернулись слезы.

Он знал, что работа — лучшее лекарство, и сразу сказал братьям, что история многих монастырей обычно начинается так: монахи засучивают рукава и расчищают место. Прибыв в Дренгс-Ферри, они взялись рубить деревья на лесистом склоне над церковью, ибо им требовалось разместить где-то огород, сад, пруд для уток и пастбище для нескольких коз и пары коров. Эдгар выковал топоры на наковальне в старой мастерской Катберта и научил Олдреда и прочих братьев валить стволы быстро и безопасно.

Той платы, которую Олдред теперь получал от крестьян как владелец деревни, было недостаточно, чтобы прокормить монахов, и настоятель Осмунд согласился выплачивать приорству ежемесячное пособие. Хильдред, конечно, настоял на поистине смехотворной сумме. «Если будет мало, только скажи — мы сядем и все обсудим», — уверял он, но Олдред хорошо знал, что казначей наотрез откажется увеличить пособие, размер которого уже оговорен. Как следствие, братья кое-как перебивались с едой, а крыша не падала им на голову, но на большее рассчитывать не приходилось. Пожелай Олдред закупить книги, посадить плодовый сад или построить коровник, средства надо будет искать самому на стороне.

Когда братья прибыли в Дренгс-Ферри и огляделись, старый писец Татвин прямо сказал Олдреду: «Быть может, Господь решил преподать тебе урок смирения». Олдред много размышлял об этом и пришел к выводу, что Татвин, возможно, прав. Смирение никогда не относилось к числу его добродетелей.

В воскресенье Олдред отслужил мессу в маленькой церкви. Он стоял у алтаря, а шесть монахов, пришедших вместе с ним — все вызвались добровольно, — выстроились двумя рядами в нижнем ярусе колокольни. Жители деревни собрались позади монахов, вели себя тише обычного и явно благоговели от непривычного зрелища: они-то помнили совсем другие службы, скорые и неряшливые.

Снаружи послышался топот копыт, и под сень храма вступил старый друг Олдреда Уигферт Кентерберийский. Уигферт часто бывал на западе Англии, собирал десятину для своего аббатства. Монахи шептались между собой, что его любовница в Тренче недавно родила, но во всем остальном Уигферт был образцом монашеского служения, и Олдред поддерживал с ним дружеские отношения, разве что бросал порой неодобрительный взгляд, если Уигферт забывался и начинал рассказывать о своей семейной жизни.

Едва служба закончилась, Олдред подошел к гостю:

— Рад тебя видеть. Надеюсь, ты останешься на обед.

— Безусловно.

— Только учти, живем мы небогато, так что наша трапеза убережет тебя от греха чревоугодия.

Уигферт улыбнулся и похлопал себя по животу:

— Я определенно в этом нуждаюсь.

— Что нового в Кентербери?

— Да всякое. Архиепископ Эльфрик велел Уинстену вернуть деревню Уигли в собственность церкви Дренгс-Ферри, то есть тебе.

— Отлично!

— Погоди радоваться. Я уже известил Уинстена, но тот сказал, что решать не архиепископу.

— Иными словам, не подчинился.

— Верно. А еще он назначил Дегберта архидьяконом в соборе Ширинга.

— То есть подобрал себе заместителя и возможного преемника.

— Вот именно.

— Хорошо же его наказали. — Повышение так быстро после недавнего суда и показного уничижения Дегберта ясно говорило, что люди Уинстена всегда будут преуспевать, а те, кто выступал против епископа — тот же Олдред, — обречены на прозябание.

— Архиепископ отказался утвердить это назначение, но Уинстен стоит на своем.

Олдред почесал бритую голову:

— Уинстен спорит с архиепископом, Уилвульф не подчиняется королю. Как долго это будет продолжаться?

— Не знаю. Может, и до Судного дня.

Олдред огляделся по сторонам и заметил, что двое из прихожан выжидательно посматривают в его сторону.

— Поговорим за обедом, — сказал он Уигферту. — Сейчас мне пора к пастве, не то они останутся недовольны.

Уигферт ушел, а Олдред направился к деревенским. Женщина по имени Эбба — прачка, чьи руки огрубели от стирки, заговорила первой:

— Раньше мне платили за работу. А теперь почему не платят?

— За стирку? — уточнил Олдред. — Мы сами справляемся.