Вечер и утро

— Возьми себе перекусить, — сказал Олдред. — Мы должны вернуться в обитель как можно скорее.

Сели на землю рядом с дубом, давшим название таверне. Пока Годлеов перекусывал хлебом с сыром и запивал еду элем, Олдред предавался размышлениям. Если призадуматься, у нового порядка есть свои преимущества. По сути, приорство становилось независимым монастырем: отныне настоятель аббатства не вправе требовать подчинения и грозить лишением средств — чем он будет грозить, если уже все отнял? Значит, можно обратиться к архиепископу Кентерберийскому и подтвердить самостоятельность в монастырском уставе.

Однако деньги Деормана быстро закончатся, предстояло срочно отыскать дополнительные источники дохода. Олдред стал прикидывать, что тут можно сделать.

Большинство монастырей накапливало богатства за счет многочисленных пожертвований. Некоторые держали большие отары овец, другие собирали подати с деревень и городов, третьи владели рыбными промыслами и каменоломнями. Три года Олдред неустанно пытался разжиться чем-то подобным на благо братии, но его успехи до сих пор оставались чрезвычайно скромными.

Внезапно ему вспомнился Винчестер и святой Свитун, тамошний епископ два столетия назад. Этот епископ совершил свое самое известное чудо на мосту через реку Итчен. Пожалев бедную старушку, которая упала и разбила корзинку с яйцами, он помолился и силой духа сделал яйца снова целыми. К его могиле в соборе непрестанно стекались паломники, а больные обретали возле нее чудесное исцеление. Паломники жертвовали деньги собору, а еще — покупали безделушки на память, селились в постоялых домах, принадлежавших монахам, и вообще во многом обеспечивали благосостояние города. Монахи тратили эти доходы на расширение собора, дабы тот вмещал больше паломников, а чем они многочисленнее, тем больше денег.

Многие церкви могли похвастаться святыми мощами — к примеру, выбеленной временем костяшкой какого-то святого, щепкой Животворящего Креста, изношенной древней плащаницей, на которой неведомым образом запечатлелся лик Христа… Если братья вели дела благоразумно — следили за тем, чтобы паломников принимали радушно, размещали реликвии в храмах, поражавших воображение изнутри и снаружи, старались повсеместно предавать гласности чудеса, — тогда мощи привлекали паломников, которые приносили процветание городу и монастырю.

К сожалению, в Дренгс-Ферри никаких реликвий не было.

Конечно, можно было бы прикупить одну-другую, были бы деньги. Но где взять средства? Может ли кто-то одарить Олдреда такой ценностью?

Вдруг на ум пришло аббатство Гластонбери.

Когда-то он был там послушником, а потому знал, что в аббатстве хранится обширное собрание реликвий — обширное настолько, что ризничий, брат Теодрик, не ведал, куда их пристроить.

Олдред ощутил прилив воодушевления.

В Гластонбери находилась могила святого Патрика, покровителя Ирландии, а еще там были мощи двадцати двух других святых. Настоятель аббатства, разумеется, не отдаст Олдреду чьи-либо мощи целиком, но ведь в закромах хватает многочисленных отдельных костяшек и обрывков одежды, не говоря уже об окровавленной стреле из тела святого Себастьяна и запечатанном сосуде с вином со свадьбы в Кане Галилейской[43]. Сжалятся ли над Олдредом его старые друзья? Конечно, он покинул Гластонбери с позором, но это было очень, очень давно. Монахи обычно поддерживали братьев в противостоянии с епископами, а Уинстен и подавно никому не нравился.

«Как ни крути, стоит попробовать», — сказал себе Олдред с деланой бодростью.

Во всяком случае, иные, более здравые мысли его не посещали.

Годлеов закончил с едой и отнес пустую деревянную кружку обратно в таверну.

— Итак, возвращаемся в Дренгс-Ферри? — спросил он, выйдя наружу.

— Ты вернешься, а я нет, — ответил Олдред. — Проделаем часть пути вместе, а потом я сверну к Гластонбери.

* * *

Олдред оказался не готов к тем сильным чувствам, что захлестнули его волной, когда он снова очутился там, где провел юность.

С макушки невысокого холма он глядел на болотистую равнину, на которой среди весенней зелени поблескивали в лучах солнца лужи и ручьи. К северу канал шириной в пять ярдов, прямой, как стрела, тянулся вдоль пологого склона и упирался в пристань возле рынка, где царило буйство красок: кипы алой ткани, горки желтого сыра, ряды зеленой капусты.

Эдгар подробно расспрашивал Олдреда об этом канале, и приор долго все разъяснял настырному строителю, решившему прокопать свой канал в Оутенхэме.

За деревней возвышались два светло-серых каменных здания — церковь и монастырь. Вокруг них виднелись многочисленные деревянные постройки — загоны для животных, амбары, кухня и помещения для прислуги. Олдред разглядел тот самый садик, где его когда-то поймали на поцелуе и где он покрыл себя в глазах братии позором, не избытым до конца по сей день.