Вечер и утро

Чем ближе становился монастырь, тем назойливее в голову лезли воспоминания о Леофрике, с которым Олдред расстался двадцать лет назад. Перед мысленным взором всплыл юноша, высокий и худой, лицо румяное, над верхней губой золотятся редкие волоски… Впрочем, задорный и проказливый Лео наверняка изменился. Сам-то Олдред нынче другой — степенный, как и положено приору, совсем не такой порывистый, как раньше, а щетина на его подбородке намекает на бороду даже сразу после бритья…

Приору стало грустно. Продолжая путь, он мысленно оплакивал кончину того неугомонного сорванца, каким когда-то был, юнца, который жадно впитывал знания, как пергамент впитывает чернила, а после занятий мчался нарушать монастырские правила. Приехать в Гластонбери было сродни тому, что побывать на могиле усопшей юности.

Он пытался избавиться от этого ощущения, пока проезжал через деревню, где бурлила жизнь: люди усиленно торговали, строили и ковали, мужчины громко кричали, а женщины заливисто смеялись. Добрался до монастырской конюшни, где пахло свежей соломой и конским потом, расседлал Дисмаса и подвел усталого пони к поилке.

Поможет ли ему прошлое — или встанет новой преградой? Как воспримет его приезд братия? Захотят ли здешние монахи ему помочь по старой памяти или отвернутся от него как от злодея, изгнанного когда-то за неподобающее поведение, — как от человека, возвращение которого нежелательно?

Среди конюхов — это были не монахи, а наемные работники — никого знакомого не попалось. Олдред выбрал мужчину постарше и справился, по-прежнему ли в монастыре заправляет Эльфверд.

— Так и есть. Хвала небесам, отец-настоятель в добром здравии.

— А ризничий Теодрик?

— Тоже здоров, хоть и постарел.

Олдред притворился, что вспоминает прочих старожилов:

— А брат Леофрик?

— Эконом-то? А как же.

В ведении эконома обычно находилась закупка всех монастырских припасов.

Один из конюхов добавил:

— Питается он точно хорошо.

Все загоготали, а Олдред сделал вывод, что Лео, по всей видимости, изрядно поправился.

Пожилого конюха явно томило любопытство:

— Отвести тебя в какое-то место в аббатстве или к кому-то из братии?

— Прежде всего мне надлежит повидать настоятеля Эльфверда. Как думаешь, сейчас он у себя в доме?

— Где ж ему быть-то? Полуденная трапеза миновала, а к службе девятого часа еще не звонили.

Эту службу проводили после обеда.

— Благодарю. — Олдред ушел, оставив конюхов терзаться любопытством.

Вопреки собственным словам, пошел он не к настоятелю, а на кухню.

В таком большом монастыре, как Гластонбери, брат эконом не таскал мешки с мукой и не жарил говядину своими руками. Нет, он восседал за столом и сверялся со списком дел. Правда, искушенный в своем ремесле, такой человек предпочтет быть рядом с поварами, чтобы следить хоть краешком глаза за происходящим на кухне и мешать нечистоплотным мирянам воровать.

Олдред двигался на дребезг посуды — должно быть, послушники прибирались после полуденной трапезы.

Приор помнил, что прежде эконом занимал местечко под навесом бок о бок с кухней, однако теперь — это сразу бросилось в глаза — вместо навеса было куда более крепкое на вид сооружение, да еще с каменной пристройкой, где, надо полагать, хранились особо ценные припасы.

Олдред опасливо приблизился, не ведая, как его встретят.

Лео сидел на скамье сбоку от дверного проема, расположившись так, чтобы свет снаружи падал на вощеную табличку на столе. В руке он держал стило и делал какие-то пометки на табличке. Он был поглощен этим занятием и не поднимал головы, так что Олдреду представилась отличная возможность его разглядеть. Леофрик действительно прибавил в весе, но не настолько, насколько намекали глумливые конюхи, юношеская худоба и впрямь осталась в далеком прошлом. Волосы по-прежнему светлые, лицо все такое же румяное, даже, может быть, слегка чересчур румяное. Сердце Олдреда пропустило удар. Он когда-то страстно любил этого человека. Но что сейчас, двадцать лет спустя?

Прежде чем Олдред успел заглянуть в глубины своих чувств, брат Лео поднял голову.

Сначала он не узнал Олдреда. Но монаху в его должности полагалось проявлять вежливость при любых обстоятельствах, поэтому он нацепил на лицо любезную улыбку и спросил:

— Чем могу помочь?

— Вспомни меня, олух ты этакий! — Олдред шагнул через порог.

Брат Леофрик встал, удивленно раскрыл рот, его лоб прорезали морщины:

— Олдред, неужто ты?

— А кто же?! — Олдред распахнул было объятия, но Лео выставил руки перед собой, и приор сообразил, что обниматься не следует — во всяком случае, здесь и сейчас. Наверное, это было разумно: иначе люди, осведомленные о тех давних событиях, вполне могли заподозрить, что эти двое опять взялись за свое…

Олдред остановился, даже отступил на шаг.

— Я рад тебя видеть! — сказал он, продолжая широко улыбаться.

Лео немного подобрел:

— И я тебя.

— Давай хоть руки друг другу пожмем.

— Хорошая мысль.