Вечер и утро

Чем ближе к Дренгс-Ферри, тем больше они опасались, что их опознают. На второй день пути, в миле или двух от цели, произошла встреча, которая всех изрядно напугала. На дороге они столкнулись с путниками, шагавшими в противоположном направлении: женщина держала на руках младенца, а мужчина нес ведро угрей, купленных, по-видимому, в рыбной лавке Букки, за родителями вприпрыжку бежали двое детей постарше.

— Я знаю эту семейку, — пробормотал Дренг.

— Я тоже, — сказал Дегберт.

Уинстен пустил лошадь рысью, его спутники сделали то же самое. Встречные вынужденно подались к краям дороги. Трое проскакали мимо, а крестьяне, поглощенные тем, как бы половчее увернуться от лошадиных копыт, вряд ли успели хорошенько разглядеть лица всадников. Оставалось надеяться, что встреча не обернется неприятностями.

Вскоре после этого они свернули с дороги на едва различимую тропинку среди деревьев.

Теперь вел Дегберт. Лес становился все гуще, они спешились и взяли лошадей под уздцы. Дегберт вывел их к старому полуразрушенному дому, в котором когда-то, должно быть, проживал лесник, но который давно стоял заброшенным. Покосившиеся стены и наполовину провалившаяся крыша обеспечили убежище на вторую ночь.

Дренг собрал охапку хвороста и запалил огонь кресалом. Дегберт разгрузил вьючную лошадь, а затем все трое постарались устроиться настолько удобно, насколько было возможно.

Уинстен сделал большой глоток из фляжки и протянул ее Дегберту.

— Надо отнести бочку смолы в деревню, — сказал он. — Никаких лошадей, чтобы лишнего шума не было.

— Я не могу, — сразу отказался Дренг. — У меня спина болит. Викинги…

— Знаю, знаю. Дегберт справится. А ты потащишь мешок с тряпьем.

— Он на вид довольной тяжелый.

Уинстен пропустил ворчание Дренга мимо ушей:

— Все очень просто. Запоминайте. Окунаете тряпки в смолу, затем привязываете их к мосту, лучше всего к веревкам и ко всяким торчащим деревяшкам. Не спешите, привязывайте крепко, чтобы не испортить все. Потом берете сухую палку, поджигаете и поочередно подносите ее к тряпкам, не пропуская ни единой.

— Вот это меня, признаться, беспокоит, — вставил Дегберт.

— Будет середина ночи. Несколько горящих тряпок никого не разбудят. Никто вам не помешает. Когда тряпки загорятся, тихо возвращайтесь на холм. Не шумите, не бегите, пока не отойдете подальше. Я буду ждать вас тут с лошадьми.

— Они догадаются, что это я устроил пожар, — сказал Дренг.

— Быть может, тебя и заподозрят, раз ты сглупил, когда прилюдно стал возражать против строительства моста. Сам ведь понимал, что останешься в одиночестве, что другие этот мост одобрят. — Уинстена частенько приводила в ярость беспросветная тупость людишек вроде Дренга. — Но потом вспомнят, что ты уехал в Ширинг. Два дня назад тебя видели в большой зале, послезавтра увидят снова. Если кто-то сумеет просчитать, что тебе хватило бы времени за этот срок добраться до Дренгс-Ферри и вернуться обратно, я поклянусь, что мы трое все это время провели у меня дома.

— Наверняка обвинят разбойников, — заметил Дегберт.

Уинстен согласно кивнул:

— Да, разбойники — полезные козлы отпущения.

— Меня могут повесить, если поймают, — продолжал Дренг.

— Меня тоже! — вспылил Дегберт. — Хватит скулить! Мы делаем это ради тебя!

— Ага, рассказывай! Вы оба ввязались во все это потому, что ненавидите Олдреда!

Это была чистая правда.

Дегберт ненавидел Олдреда за то, что монах выгнал его из обжитого местечка. Что касается Уинстена, епископом двигали иные чувства. Треклятый Олдред снова и снова бросал ему вызов. Уинстен исправно его наказывал, но Олдред упорно отказывался усваивать урок. Это попросту бесило. Епископ давно привык к тому, что люди должны его бояться. Всякий, посмевший ему перечить, обречен прозябать в нищете и безвестности. Такой человек должен сгинуть бесследно. Ибо, если станет известно, что мерзавец Олдред выстоял в схватке с ним, другие могли бы посчитать, что им однажды тоже может повезти. Словом, Олдред был той трещиной в стене, из-за которой мог развалиться целый дом.

Уинстен прервал спор двоюродных братьев.

— Какая разница, почему мы это делаем? — спросил он, и в его голосе, как он ни старался сохранить самообладание, было столько ярости, что сообщники испуганно притихли. — Никого из нас не повесят. — Епископ сделал над собой усилие и заговорил более спокойно: — Если будет необходимо, я поклянусь, что мы невиновны, а клятвам епископов принято верить.

Он снова приложился к фляге, потом подбросил хвороста в огонь и велел братьям отдыхать.

— Я спать не буду, — прибавил он.

Они легли, закутавшись в накидки, а Уинстен остался сидеть у костра. Ему придется самому определить нужное время. Быть может, в точности определить середину ночи и не получится, но главное — убедиться, что жители деревни крепко спят, а монахи пока не собираются на заутреню.