Вечер и утро

Эдгар не видел Рагну со свадьбы. Нет, разок он пытался ее перехватить, но слуги его прогнали. К тому же он не знал, что ей сказать. Она сделала трудный выбор, предпочла ребенка, как поступило бы на ее месте большинство женщин. Эдгар был убит горем, но не мог ее винить.

— Рагна — не единственная, кто тебя любит, — вымолвил Олдред.

— Ты мне дорог, — ответил Эдгар. — Но не больше, уж прости.

— Лишь это оберегает меня от греха.

— Знаю.

Олдред взял Эдгара за руку и прильнул губами к его пальцам.

— Посоветуй Дренгу продать паром. Может, Рагна купит его для Оутенхэма, там бы он пригодился.

— Я ему предложу.

Эдгар уже попрощался с семьей и жителями деревни. Здесь ему больше нечего было делать.

Он отвязал плот, вскочил на борт и оттолкнулся от берега.

Набирая скорость, плот проплыл мимо хозяйства братьев. По предложению Эдгара Эрман и Эдбальд строили водяную мельницу, воспроизводя ту, что стояла ниже по течению реки. Они худо-бедно справлялись, все-таки отец чему-то их научил. Теперь братья считались зажиточными и влиятельными людьми в деревне. Они помахали Эдгару, и он заметил, помахав в ответ, что братцы изрядно располнели. Что ж, он будет скучать по ним и по своим племянникам, Уинсвит и Беорну.

Плот двигался все быстрее. Эдгар прикидывал, что в Нормандии будет теплее и суше, чем в Англии, ведь эта земля лежит южнее. На ум пришли те несколько норманнских слов, которые он запомнил, слушая, как Рагна разговаривает с Кэт. Еще он немного знал латынь из уроков с Олдредом.

Он справится. Начнет новую жизнь.

Эдгар бросил последний взгляд на деревню. Мост возвышался над домами и рекой. Деревня изменилась навсегда. Большинство сегодня уже не употребляло прежнее название Дренгс-Ферри — переправа Дренга.

Люди называли деревню Кингсбридж — Королевский мост.

Часть четвертая. Город. 1005–1007 годы н. э

38

Ноябрь 1005 г.

Около полудня в нефе Кентерберийского собора было прохладно и сумрачно. Дрожащее пламя свечей отбрасывало причудливые тени — казалось, вдоль стен вьются беспокойные привидения. В алтарной, святейшей части храма медленно умирал архиепископ Эльфрик. Его бледные руки вцепились в серебряный крест на груди, глаза были открыты, но взгляд почти не перемещался, дыхание было ровным, но неглубоким. Чудилось, что ему нравится пение монахов: всякий раз, когда их голоса затихали, он недовольно хмурился.

Епископ Уинстен долго стоял на коленях, молясь в ногах у архиепископа. Он и сам хворал: болела голова, мучила бессонница, он мгновенно уставал, словно дряхлый старик, хотя ему было всего сорок три года. А еще над ключицей появилась уродливая красноватая припухлость, которую он прятал, застегивая плащ у шеи.

В таком состоянии ему, разумеется, не хотелось никуда ехать зимой, тем более через половину Англии, однако у него имелось весомое побуждение: он мечтал стать следующим архиепископом, сделаться старшим над священниками южной Англии, а борьбу за власть нельзя вести на расстоянии. Потому-то он заставил себя прибыть на церемонию прощания.

Наконец Уинстен счел, что молился достаточно долго и произвел нужное впечатление на монахов. Он распрямил ноги — и внезапно почувствовал сильное головокружение. Рука вовремя нащупала каменную колонну, и Уинстен оперся на нее, чтобы не упасть. Он разозлился на себя, ибо ненавидел любые проявления слабости. Всю свою сознательную жизнь он был человеком сильным, все прочие его боялись. Будет прискорбно, если монахи Кентербери решат, что он слаб здоровьем. Зачем им хворый архиепископ?

По счастью, в голове скоро прояснилось, и Уинстен смог выйти из-за алтаря с подобающей месту и сану неспешностью.

Кентерберийский собор поражал воображение и был самым большим церковным зданием, которое Уинстен когда-либо видел. Он был сложен из камня по образу креста — длинный неф, два боковых трансепта и алтарная часть. Колокольню венчал золотой ангел. Собор Ширинга поместился бы в Кентерберийском трижды.

В северном трансепте Уинстену встретился его двоюродный брат Дегберт, ширингский архидьякон. Вместе они вышли во двор. Дождь хлестал холодными струями по деревьям и кустам. Компания монахов, жавшихся под навесом, почтительно умолкла при приближении священников. Уинстен сначала притворился, будто не замечает их, а затем вдруг встрепенулся, как если бы его вырвали из глубоких размышлений, и заговорил тоном человека, опустошенного горем:

— Душа моего старого друга словно не хочет покидать храм, столь им любимый…

Молчание затягивалось, но вот долговязый молодой монах уточнил:

— Друг — это Эльфрик?

— Конечно! — отозвался Уинстен. — Прости, брат, не ведаю твоего имени.

— Я Эаппа, милорд епископ.

— Брат Эаппа, с нашим дражайшим архиепископом мы свели знакомство, еще когда он был епископом Рамсбери, недалеко от моего Ширинга. Я тогда был молод, и он взял меня, как говорится, под свое крыло. Я бесконечно благодарен ему за мудрость и наставничество.