Вечером во ржи: 60 лет спустя

На самом деле такие реплики я позволяю себе только в доверительной беседе со старинными приятелями; вообще говоря, душу выворачивать не люблю. Но если уж такое случается, с незнакомыми мне даже проще. Джордж словно язык проглотил, даже головы не поднимает. Похоже, обдумывает. Какое-то время мы оба молчим, а потом раздается его бархатистый голос, но вещает он совсем не то, что я ожидал услышать.

Читал я когда-то такой стих: «Живи – и жить давай другим, пойми – и будешь понят».

Тут он выдерживает короткую паузу.

Да, заканчивает он, лично я по такому принципу живу.

У меня нет уверенности, что он правильно истолковал мои слова; хочется поведать ему, что со мной приключилось. Меня так и тянет хоть с кем-нибудь поделиться, но я только повторяю в уме эти строчки. Живи – и жить давай другим, пойми – и будешь понят.

Из одного подъезда «Купер Юниона» выходят два немолодых человека и направляются в нашу сторону. У одного под мышкой фолиант, который он передает Джорджу.

Прочел. Благодарю вас, говорит он, а Джордж только кивает и кладет фолиант на тротуар, где лежат книги на продажу.

Эти двое удаляются в сторону станции метро, и тогда Джордж отвечает на мой вопрос, хотя я даже задать его не успел.

По-моему, это так надо понимать: коли ты что-то любишь, полюбят и тебя, говорит Джордж.

Мне требуется это переварить, и я смотрю на него искоса. Вернее, смотрю я на него обычным порядком и вижу, что человек сидит на тротуаре не потому, что ему больше делать нечего, а исключительно потому, что ему так нравится.

Встаю – боль в коленях просто адская.

Мне пора, говорю ему, хотя Чарли так и не появилась.

Купленную картину засовываю под мышку и протягиваю руку Джорджу. Его тепло растекается по моим жилам, от пальцев, через предплечье и в самое сердце.

Не успел я сделать и пяти шагов – окликает меня.

Эй, приятель!

Остановился, оборачиваюсь.

Что тебя гонит вперед?

Джордж теперь поднялся с тротуара и, чувствую, разглядывает меня с головы до ног.

Таких, как ты, среди нас немного. У тебя, видно, шило в заду.

Уставился на меня, словно бродячий кот на людские причуды; а сам, как я вижу, знает, что ответа у меня нет, но вот приспичило ему озадачить меня напоследок таким вопросом.

До встречи, Джордж, говорю я и еще раз машу ему на прощанье.

Здесь он просчитался – ответ у меня как раз есть. Только он его знать не мог. Строго говоря, даже не ответ, а встречный вопрос. И этот незаданный вопрос заключается в следующем: что меня гонит назад?

Наконец-то вижу Чарли: стоит под светофором в нескольких шагах от Джорджа. От нее не укрылась картина у меня под мышкой, и я наперед знаю, что она скажет.

Мне нравится этот цветок, мистер К.

Не знаю, какой вывод можно сделать из того, что я сюда пришел, типа сдержал обещание, но об этом лучше не думать. После красного света зажигается зеленый, потом красный, потом опять зеленый. Чарли явилась в ситцевом платье и стоптанных ковбойских сапогах, из которых ее ноги торчат, как прутики, вросшие в тротуар. Шея у нее замотана шарфом с блестками, но вид все равно замерзший.

Вот уж не надеялась, говорит, что вы придете.

Я – старик, торчу на перекрестке с цветочным натюрмортом под мышкой. Рядом со мной моя бывшая студентка, влюбленная в своего бывшего преподавателя. На самом деле это обыкновенный экскурс в прошлое, говорю я себе, беру ее за руку и на очередной зеленый свет мы переходим через дорогу.

Поужинать не откажешься? – спрашиваю ее.

Шагаем по Сент-Маркс-плейс; здесь многое изменилось. Раньше это был жилой квартал, а теперь – парк развлечений в миниатюре, предназначенный для малолеток c татуировками и с пирсингом в ноздрях. Где-то на втором этаже находим японский ресторан с крошечными столиками из цельного массива натурального дерева. Прислоняю картину к стене, и мы садимся за ближайший столик друг против друга.

Личико у Чарли хрупкое, под стать телосложению, но в ней чувствуется внутренняя сила. Если бы мне нужно было назвать отличительный признак, который выделяет ее из общего ряда и служит средоточием красоты, я бы в первую очередь отметил губы, хотя описать их чрезвычайно трудно. Спрашиваю у официантки, где у них здесь туалет, и она указывает в конец коридора. Вернувшись, нахожу на столике бутылку сакэ. Это я для аппетита заказала, пока вас не было, говорит Чарли.

Рассказывает мне про учебу – она все еще учится, и я вдруг ощущаю себя старой развалиной.

По-моему, искусству научить невозможно, говорит она. Показывает мне кое-какие работы на своем мобильном телефоне. Одна заинтересовала меня больше остальных. Такой коллаж: женщина с выкаченной напоказ грудью лакомится мороженым. Ее груди и мороженое – отнюдь не различные субстанции: мороженое находится в гигантском рожке, составляющем часть женского тела, а груди сливаются с шариками мороженого. Сколько ни вглядываюсь – не могу разобрать, где кончается одно и начинается другое, – вероятно, поэтому мне и нравится. А Чарли знай рассуждает про искусство, про художников и про свой колледж. Речь течет легко, и на середине очередной фразы мне становится ясно, что имел в виду Джордж.