Вечный сон

– Я возвращаюсь. И тоже буду ангакоком. – Анэ неожиданно для себя берет Апитсуака за руку и заглядывает ему в глаза. – И ты будешь. Так должно быть. Я знаю, что ты не хочешь быть как Анингаак… но тебе не нужно им быть. Ты должен быть самим собой. Добрым, помогающим. Должен нести свет и исцеление. Неважно, кем был твой учитель, – главное, какой ты сам.

Апитсуак кивает и сжимает ее руку в ответ. Анэ улыбается. Она знает точно, что Апитсуак сможет отыскать себя, – и настолько же уверена в своей собственной судьбе.

– Я знал это. Как только увидел тебя с Малу. Когда ты побежала в бурю, с сотрясением, чтобы спасти незнакомую тебе девочку. Учитывая, что ты вообще никого из нас толком не знала. Но ты это сделала, и все были тебе так благодарны… Тогда я все понял.

Он целиком поворачивается к Анэ и заглядывает ей в глаза с таким теплом, от которого ей становится неуютно. В груди скребет болезненное ощущение, что она этого тепла не заслуживает.

– Проблема никогда не была в силе. Только в том, как справляться с ответственностью. И если ты можешь с ней справиться… то и я смогу.

Анэ молча улыбается – сквозь силу и боль.

– А твой отец… – неуверенно шепчет Апитсуак.

Улыбка сходит с ее лица – она смотрит на тут же потемневшую морскую воду и пытается разглядеть в ней несуществующий череп отца.

– С отцом я разберусь. Но знаешь что. – Она опускает взгляд на свои запястья, на которых еще розовеют шрамы. – Первое, что я увидела у Седны… это ее руки. Ну, обрубки. Они так и не зажили. Они кровоточили, видимо, все это время. Она такая жуткая, Апитсуак… большая, морщинистая. У нее в волосах мертвые рыбы. И я… я не хочу быть ей.

Анэ поднимает взгляд на Апитсуака, пытаясь прочитать его мысли. Он неотрывно смотрит ей в глаза, перебирая пальцами мелкие камни. Поняв, что она остановилась, парень серьезно кивает ей и протягивает руку.

– Шрамы не заживают, но они хотя бы могут не болеть. Поэтому я вернусь и стану ангакоком. Я ведь умерла и возродилась… мое тело уже… с силами. – Анэ проводит руками по лицу, пытаясь оживить себя. – Но я никогда не стану такой, как мой отец. Или Анингаак. Или… или Седна.

– Мы можем быть какими угодно. Никакие ангакоки это за нас не решают, – заключает Апитсуак.

Анэ хочется еще раз увидеть его улыбку – такую же неуверенную, неловкую, какую она увидела в тот первый раз в комнате Анингаака. Но одного взгляда на его лицо достаточно, чтобы понять – время улыбок прошло.

Перед ней сидит уже взрослый человек. Тот, кто станет ангакоком. Тот, кто будет защищать поселок и нести в себе силу. Даже хорошо, что он больше не тот неловкий парень – а она больше не маленькая беспомощная Анорерсуак.

Анэ тяжело вздыхает. Это имя – словно громкая пощечина. Неотделимая часть ее жизни и души, то, что она считала именем своей давно ушедшей матери, – не более чем напоминание для ее собственного убийства.

– Мы больше не увидимся, – шепчет Апитсуак, и Анэ молча кивает, не найдя слов. – Знаешь… я ведь хотел пойти с тобой. В прошлое. Когда только понял, кто ты. Можно сказать, поэтому мы познакомились и поэтому я сразу захотел тебе помочь.

Анэ вспоминает холодные вечера в снежной хижине, тусклый свет догорающей лампы и то, как она сидела у входа и смотрела за играющими детьми, – и хочет рассмеяться.

– В прошлом нет ничего хорошего.

– Тогда зачем тебе туда? – спрашивает Апитсуак, но тут же опускает голову.

Они оба прекрасно понимают зачем. Ей нужно остановить ритуал и сделать все, чтобы Седна никого больше не убила.

– Только помни, что ты ни в чем не виновата. Ты была ребенком, за которого не заступились, – тихо говорит Апитсуак и осторожно берет Анэ за руку.

Она крепко сжимает его руку в ответ.

– Я была виновата. Я могла вмешаться в любой момент. Неважно, изменило бы что-то или нет… – Анэ зажмуривается, пытаясь вспомнить напуганную маленькую Анорерсуак, но вместо этого видит лишь израненные руки Седны. – Но я даже не задумывалась. Я если и чувствовала что-то, то прятала это внутри. Никогда не показывала. Никогда не спорила с отцом… мне такое поведение казалось чем-то нормальным. Прошло двести лет, прежде чем я научилась слушать совесть. И понадобится вся жизнь, чтобы искупить свою вину.

Апитсуак пытается сказать ей что-то еще, но Анэ его останавливает. Ей не нужны ничьи слова. Всего, что произошло за эти бесконечно длинные дни, достаточно.

Не время сидеть и думать. Не время вспоминать. Теперь время для холодных, решительных действий.

Анэ встает и жестом зовет Апитсуака за собой. Им нужно собрать дрова. Забрать буковник. И переместить ее туда, где все началось, в тот самый проклятый ритуал.

Чтобы зло и смерти больше не повторились.

Анэ не знает, что именно с ней сделала Седна, но образы нужного ритуала сами приходят в голову. Все становится понятно. И в то же время.

Она тяжело вздыхает, до конца не веря, что собирается это сказать.

– Нам нужно вызвать карлимаацока.

Апитсуак долго на нее смотрит, а потом выдавливает из себя:

– Кого?

– Мертвеца. Из могилы поднять, – тихо говорит Анэ.