Величайшее благо

Это неуверенное предложение было сразу же принято.

— Договорились. Я подожду в автомобиле.

Стеффанески вышел, оставив Гарриет и Кларенса наедине. Оба были крайне раздражены.

— А как насчет белья? — Гарриет принялась копаться в стопке фуфаек.

Кларенс отодвинул ее.

— Я должен отчитаться за эти вещи.

— У Гая почти нет белья.

Чем больше Гарриет настаивала, тем больше упорствовал Кларенс. Чем больше он протестовал, тем сильнее она настаивала. Наконец Кларенс сказал:

— Я одолжу ему две фуфайки и две пары панталон.

Она с вызовом согласилась, понимая, что он ожидал отказа.

Когда они покинули склад, Кларенс демонстративно запер двери. Гарриет, сердито улыбаясь, отволокла свою добычу в автомобиль, где сидел Стеффанески, привалившись к окну и кусая большой палец. Он смотрел в никуда.

Пока они возвращались в центр города, все молчали. Когда они добрались до перекрестка и статуи боярина Кантакузена, сумерки совсем сгустились. Клерки сражались за право сесть в трамвай. На Каля-Викторией толпа у Немецкого бюро пропаганды не давала проехать автомобилю.

— В окне появилась новая карта, — сказала Гарриет. Кларенс молча остановил автомобиль и вышел. Будучи выше румын, он легко изучил карту поверх их голов. Постояв немного на месте, он с деловым видом повернулся и открыл дверь автомобиля.

— Ну что ж, началось, — сказал он.

— Что началось? — спросила Гарриет.

— Вторжение Германии. Они вошли в Люксембург и уже дошли до Голландии и Бельгии. Заявляют, что движутся стремительно.

Когда он сел, ни Гарриет, ни Стеффанески не произнесли ни слова. Поежившись от нервного возбуждения, Гарриет подумала, что, пока они спорили о рубашках и панталонах, эти новости ожидали их, словно тигр, готовящийся к атаке.

— Это всё Бельгия виновата, — сказал Стеффанески. — Они не позволили довести линию Мажино до моря. Теперь, — он чиркнул пальцем по горлу, — Бельгии kaput.

Голос его звучал сердито.

— Еще нет, — сказала Гарриет.

— Подождите. Вы ничего не знаете. Но я — я видел, как двигаются немецкие войска.

— Да, но не тогда, когда им противостоит Британия.

— Подождите, — повторил Стеффанески бесстрастно.

Кларенс, сигналя, двигался сквозь толпу. Окна кабинета Инчкейпа не горели. Кларенс улыбнулся Гарриет, смягчившись под влиянием того возбуждения, что охватывает нас в поворотные моменты жизни. Она улыбнулась ему в ответ.

— Теперь-то это будет битва до победного, — сказал он. — Давайте выпьем.

24

В жизни Якимова наступили блаженные дни. Каждое утро ему приносили завтрак в комнату. Он убедил Гая, что лучше всего ему «работается» в постели, а Гай убедил Гарриет разрешить ему завтракать у себя. Конечно, его будили слишком рано. Деспина прерывала его сон грохотом подноса, сердито отдергивала шторы и громко хлопала дверью на прощание. Она вела себя возмутительно. Он был бы не против воспользоваться ее услугами: его одежда нуждалась в мыле и утюге; но она отказывалась иметь с ним дело. Верная своей хозяйке, она не одобряла его так же, как и Гарриет.

Сама Гарриет вела себя так, словно Якимова не существовало. Он всегда побаивался ее, но теперь, понимая, что Гай нуждается в нем и готов встать на его защиту, он уже не пытался умилостивить ее, а просто избегал.

В те утра, когда Гай не заставлял его идти на раннюю репетицию, Якимов после завтрака дремал, положив рядом «Троила и Крессиду». В комнате у него было две двери: одна вела в прихожую, другая — в гостиную. В блаженном полусне он слышал, как Деспина заканчивает уборку, а Гарриет хлопает входной дверью. Когда обе уходили, он поднимался, принимал ванну и одевался, наслаждаясь одиночеством.

Якимов не решался в одиночку приходить обедать в квартиру. Зная это, Гай посылал его за бутербродами, если был слишком занят на репетиции. Когда они приходили обедать вместе, Якимов сидел за столом молча. Его удручала простота еды, которую подавали у Принглов. Он мечтал о продуктах, которые видел в магазинах, — например, о плотной зеленой спарже, на которую даже попытался как-то намекнуть: «Говорят, превосходная вещь, дорогая моя, и сейчас ее сезон, так что стоит она немного». Но тщетно. В результате подобных ограничений он постоянно думал о еде — не потому, что был голоден, а потому, что тосковал по роскошной пище. Когда ему удавалось занять денег, он шел в ресторан, чтобы пообедать в одиночестве. Добсон отказывался давать ему взаймы, но ему иногда удавалось перехватить «тысчонку» у Фицсимона, красавца-секретаря, который играл Троила, или у Фокси Леверетта, которого взяли на роль Гектора.

Гай запретил Якимову брать деньги у студентов, но, когда кто-то из них одолевал его вопросами о том, как стать таким выдающимся актером, Якимов торопливо шептал: «Скажите, дорогой, а у вас не найдется пары леев?» — хватал предложенное и бежал с быстротой, которую Бэкон предпочитал секретности[65].