Великий притворщик. Миссия под прикрытием, которая изменила наше представление о безумии

Психиатр Роберт Спитцер из Колумбийского университета, в то время младший член Комитета АПА по номенклатуре, присоединился к работе по пересмотру DSM‐II. Прежде всего ему необходимо было дать определение. «Если некоторые люди говорят, что гомосексуализм – это не психическое расстройство, тогда что же такое психическое расстройство?» – вопрошал Спитцер. Он изучил

DSM-II, чтобы увидеть, есть ли что-то общее во всех состояниях. «Я пришел к выводу, что психическое расстройство должно быть связано либо с расстройством, либо с общим нарушением», – говорил он позже. Примерно в то же время секретная Ассоциация гей-психиатров пригласила Спитцера на их собрание, и это стало переломным моментом. Если такие успешные люди могут быть геями без каких-либо явных расстройств или нарушений, то как можно называть это расстройством? Результатом стало то, что АПА вычеркнула гомосексуализм из нового издания DSM, хотя его следы и остались в диагнозе «нарушение сексуальной ориентации», который описывал людей, страдающих от своей сексуальности (честно сказать, это было вполне возможно у любого гея во времена, когда это считалось преступлением или болезнью). Местная газета высмеяла это исключение заголовком: «Двадцать миллионов гомосексуалистов получили мгновенное исцеление»

. Другие заинтересованные группы приняли это к сведению: ветераны выступали за добавление посттравматического стрессового расстройства и получили свое в руководстве 1980 года; в то же время феминистки выражали обеспокоенность по поводу таких диагнозов, как «мазохистическое расстройство личности» – болезнь, обвинявшая жертву, что, по их мнению, обеспечивало научную основу патриархального угнетения. «Не только женщины наказываются (диагнозом) за то, что ведут себя не по правилам (не как женщины), и не только традиционные роли сводят женщин с ума, – писала психолог Марси Каплен, – но и мужчиноцентричные допущения – темные очки, через которые мы смотрим друг на друга, – заставляют врачей видеть в нормальных женщинах ненормальных».

Если такие успешные люди могут быть геями без каких-либо явных расстройств или нарушений, то как можно называть это расстройством?

Психиатрия даже не пыталась скрыть панику.

Другие ученые колонизировали космос, пересаживали сердца, дарили глухим людям способность слышать с помощью кохлеарных имплантатов. Врачи сообщали об успешной пересадке костного мозга женщине с лимфомой Ходжкина. Маммография дала врачам неинвазивный способ взглянуть внутрь организма, чтобы обнаружить рак молочной железы. Мы постигаем великие тайны мира: покоряем космос, боремся с раком и бесплодием. Но мы все еще не можем точно ответить на вопрос: «Что такое психическое заболевание?» Или даже: «Что им не является?»

13

У. Андервуд

Это было захватывающее время для тех, кто требовал революции в области психиатрии, а Розенхан и его исследование были на передовой этой войны. И все же, как это ни странно, на пике успеха Розенхан уходит в тень. К примеру, почему он так и не закончил книгу? Он заключил выгодную сделку о публикации (первая выплата в одиннадцать тысяч долларов была равна годовому окладу помощника профессора) и даже написал восемь глав – больше ста страниц. К 1974 году Розенхан уже поделился несколькими из них с редактором издательства «Doubleday» Лютером Николсом, который остался в восторге и ждал новых подробностей. В своем письме Николс обещал безусловный успех. «Продолжайте в том же духе, и книга допишется, прежде чем вы это поймете, – писал он. – Затем, если сохранится нынешний интерес и будут расписаны некоторые детали, как описано выше, вас ждет приятное денежное вознаграждение. Оно будет вполне заслуженным». Но Розенхан так никогда и не получил его. Он заслужил то, чего добивались немногие ученые, – всемирное внимание и обожание, обеспечившее ему место среди других великих в этой области знания. Но по словам его сына Джека, исследование «отравляло его существование».

Этот внезапный инстинктивный уход от славы встал в один ряд с другими странностями в его личных бумагах, которые я никак не могла понять. Он прикладывал такие усилия, чтобы сохранить детали эксперимента в секрете, что использовал псевдонимы даже в личных записях. Кого он хотел защитить?