Читаем Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence полностью

Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

_______________

И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы[217].

«Дерьмовый ад» – аллюзия «цветущего сада», который должен был бы давно расцвести на шестой части земного шара. Пытаясь вырваться из царства «мертвых душ», Веничка ищет слово, «глагол», поэзию, способную поразить и воскресить мир и человечество:

О, сказать бы сейчас такое, чтобы сжечь их всех, гадов, своим глаголом! Такое сказать, что повергло бы в смятение все народы древности!.. (206)

________________

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей,И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей![218]

Крик, упрек, ненависть женщины к какому-то собирательному «Андрею Михайловичу» Веничка однозначно принимает на свой счет: «Ловко она меня отбрила» (206).

Загадочный камердинер Петр, обломок ушедшего мира, является в качестве следующей галлюцинации. Это образ Веничкиного безумия: «весь в желтом» (207). («Желтый дом» – психиатрическая лечебница.) У непрошеного слуги неприятный мертвенный облик: «синюшный, злой» (208). Чтобы отвлечься и обрести разум, Веничка перебирает в памяти свой духовный багаж: Чехов, Гёте, Шиллер, Гегель. Пародия на последнего: «Нет различий, кроме различия в степени между различными степенями и отсутствием различия» – связана, возможно, с чрезвычайной сложностью и запутанностью философии Гегеля, признанного труднейшим из немецких философов. Вслед за философами просвещения Гегель ввел в свое учение фразу из лютеровской песни: «Gott ist tot» («Бог мертв»), – утерявшую впоследствии свой начальный смысл: оплакивание распятого Христа. Гегель пользовался ею для выражения «бесконечной боли» («unendlicher Schmerz»). Вырванная из контекста, фраза об «умершем Боге» дала впоследствии толчок развитию философского атеизма, хотя сам Гегель постулировал Абсолют, то есть Бога во всех проявлениях человеческого духа: истории, искусстве, литературе, философии[219]. Рожденный в мире, где проявление этой двойственности стало трагедией существования (с заменой Бога на руководящую роль партии), В. Е. без труда «переводит» Гегеля на язык советской действительности: «Кто же сейчас не пьет?» (208). Но Веничка – знающий

, и он уже на площади, в начале пути понимал, что выбранный путь – соблазн, отклонение, потеря того, к чему стремится душа: Бога. Наступает расплата: «Проходимец!» – кричит ему его собственное безумие. Это то слово, которое он сам сказал о неверующих: «Она, то есть Божья Десница, которая над всеми нами занесена и пред которой не хотят склонить головы одни кретины и проходимцы» (157). Заглянув в словарь Даля, мы узнаем, что слово «проходимец» обладает двойным значением, современным: «проныра, пролаза, хитрый плут», – и старинным: «странник, путник, паломник». Безусловно, эта двойственность объединена в герое «Москвы – Петушков». К суете, к торговле, к площади посылает Веничку «Петр», и не только Веничку, но всю Россию, «бабушку» старого Митрича: «Ничего! Оставайся! Оставайся тут, бабуленька! Оставайся, старая стерва! Поезжай в Москву! Продавай свои семечки! А я не могу больше, не могу-у-у!..» (209). Выпорхнувший после этой нелепой тирады в окно Петр – инверсия классических ведьм, вампиров, чертей, предпочитающих окна дверям.

«Где то счастье, о котором пишут в газетах?» – спрашивает себя потерявший дыхание от ударов сфинкса мистик Веничка. Третья галлюцинация: богини гнева и мщения, эринии, гнавшиеся за проходимцем, пошляком, комсоргом Евтюшкиным, побеждены им, страшной яростью времени, которое «погребло» под собой героя. Наступает час эсхатологического крушения:

Что тебе осталось? утром – стон, вечером – плач, ночью – скрежет зубовный… (213).