Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Поезд-жизнь (можно вспомнить «Трамвай» Н. С. Гумилева) летит под откос: «Вздымались вагоны – и снова проваливались, как одержимые одурью…» (210). Любовь утеряна, время и пространство растворяются в алкогольном кошмаре, за физическим изнеможением и духовной беспомощностью приходит «последняя смерть»:

Есть бытие, но именем каким его назвать? – ни сон оно, ни бденье (208).

Эти слова – прямая цитата (некоторая разница в пунктуации) из стихотворения Баратынского «Последняя смерть»:

Есть бытие; но именем какимЕго назвать? Ни сон оно, ни бденье;Меж них оно, и в человеке имС безумием граничит разуменье.Он в полноте понятья своего,

А между тем, как волны, на него,Одни других мятежней, своенравней,Видения бегут со всех сторон,Как будто бы своей отчизны давнейСтихийному смятенью отдан он.Но иногда, мечтой воспламененный,Он видит свет, другим не откровенный[220].

Надеясь доехать до Петушков, В. Е. знал, чьим Именем должен быть освещен его путь:

Он благ. Он ведет меня от страданий – к свету. От Москвы – к Петушкам. Через муки на Курском вокзале, через очищение в Кучине, через грезы в Купавне – к свету и Петушкам. Durch Leiden – Licht!

‹…›

– Что мне выпить еще, чтобы и этого порыва – не угасить? Что мне выпить во Имя Твое?.. (157)

«Но именем каким?..» – опять спрашивает себя Веничка, доехав и потеряв цель своего путешествия. С утратой Имени (Слова) наступает мистическая смерть. Человек – жертва Вселенной, отданная землею на заклание:

По-прежнему животворя природу,На небосклон светило дня взошло,Но на земле ничто его восходуПроизнести привета не могло…

Один туман над ней, синея, вился,И жертвою чистительной дымился[221].

Два мира – одна реальность

Но теперь ваше время и власть тьмы!

Лк. 22: 53

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною», – повествует Ветхий Завет о космическом хаосе, предшествовавшем сотворению мира. Добравшийся до «бездны» петушинского перрона, герой погружается во тьму, хаос и путаницу:

А потом, конечно, все заклубилось. Если вы скажете, что то был туман, я, пожалуй, и соглашусь – да, как будто туман. А если вы скажете – нет, то не туман, то пламень и лед – попеременно то лед, то пламень, – я вам на это скажу: пожалуй что и да, лед и пламень, то есть сначала стынет кровь, стынет, а как застынет, тут же начинает кипеть и, вскипев, застывает снова (210).

Они сошлись. Вода и камень,

Стихи и проза, лед и пламеньНе столь различны меж собой…

* * *

Не правда ль? вам была не новостьСмиренной девочки любовь?И нынче – боже! – стынет кровь…[222]

Потерявшийся в пути Веничка, не знающий, куда он едет, – в Петушках: странном двоящемся городе, полном безликих площадей и высоких домов, «гнездилище душ умерших» (216). Но Петушков – нет, есть Москва, Москва – в Петушках, в алкогольном безумии реальность – Кремль сиял перед ним «во всем великолепии» (216). Путешествие привело его к концу света, к городу, куда не дошел Христос:

Не Петушки это, нет!.. Если Он навсегда покинул мою землю, но видит каждого из нас, – Он в эту сторону ни разу и не взглянул… А если Он никогда моей земли не покидал, если всю ее исходил босой и в рабском виде, – Он это место обогнул и прошел стороной (216).