Венедикт Ерофеев «Москва – Петушки», или The rest is silence

Удрученный ношей крестной,Всю тебя, земля родная,В рабском виде Царь НебесныйИсходил, благословляя[223].

Но остается главный вопрос, тот, что важнее миллионов, терзавший впадающего в безумие Ивана Карамазова: «…есть Бог или нет?»[224] Иными словами, как спрашивает герой «Москвы – Петушков»: «…вновь ли возгорается звезда Вифлеема или вновь начинает меркнуть, а это самое главное» (214).

Названия станций, вех его мистического пути:

В начале книги: «Москва. Площадь Курского вокзала».

В конце: «Петушки. Вокзальная площадь».

В начале книги, в Москве: «…не мог же я пересечь Садовое кольцо, ничего не выпив».

В конце: «Петушки. Садовое кольцо»

И полное совмещение «Кремля» и «Петушков»: «Петушки. Кремль. Памятник Минину и Пожарскому». «Москва – Петушки. Неизвестный подъезд» (см. начало: ночь в неизвестном подъезде). Раздвоенность «физической» стороны кончилась, положив одновременно конец духовной расколотости между реальностью и воображением, существующими и выдуманными Петушками. Пункт мистической раздвоенности, попытка заменить Бога алкоголем – не удалась. И потому смеялись над ним «ангелы», голос его расщепленности, когда по лестнице поднимались убийцы. Двух миров нет, везде один мир и одна реальность. Из двух, о которых он думал, существует только та, от которой он отворачивался, которую он «не видел», в которой он – «мавр», «Гамлет», «лишний человек», обреченный на смерть.

Смерть героя

Достаточно лукавых восклицаний

Разматывать извилистый клубок,Нет стройных слов для жалоб и признаний,И кубок мой тяжел и неглубок.Осип Мандельштам

В алкогольном кошмаре смерть переживается трижды. Первый раз – от руки страшного восточного тирана, олицетворения деспотической власти. Понтийский царь Митридат, остро реагирующий на полнолуние (вспомнить Булгакова[225]), разговаривает языком волка из сказки о «Красной шапочке»:

Красиво ты говоришь, Митридат, только зачем у тебя ножик в руках?..

– Как зачем?.. да резать тебя – вот зачем!.. Спрашивает тоже: зачем… Резать, конечно… (211)

– Бабушка-бабушка, а зачем у тебя такие большие зубы?

– А это – чтобы поскорее съесть тебя…[226]

Митридат – бесноватый:

А он уже ничего не слышал и замахивался, в него словно тысяча почерневших бесов вселилась… (211)

________________

И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней.

И Он сказал им: идите. И они вышедши пошли в стадо свиное. И вот все стадо свиней бросилось с крутизны в море и погибло в воде (Матф. 8: 31–32).

Образ «бесноватого», убийцы-волка – воплощения земной власти, с ножом бросающегося на героя, невольно вызывает в памяти стихотворение Мандельштама:

Мне на плечи кидается век-волкодав,Но не волк я по крови своей…

Последние строчки раскрывают смысл Веничкиного пробуждения от кошмара:

Потому что не волк я по крови своей,И меня только равный убьет[227].

Митридат герою, у которого все «как у Гёте», – не ровня. Но чудовищная, бесчеловечная агрессия, уверенность власть имущего в своем праве убивать ложится на рассказ страшным впечатлением. «Бессилие», «судороги», «боль», «холод собачий», покушение на человеческое достоинство – краски этой картины, повторяющие утреннее состояние. Второй кошмар – символ страны Советов: «двое этих верзил со скульптуры Мухиной», убивающие в нем мужчину и личность (211). Но и это видение преходяще. Его можно победить памятью о «Суламифи» и сыне: