Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

– Молодец, Абдулов! – словно не согласившись с ним, крикнул Рогволд Станиславович. «Ясное дело. Подбадривает. Педагог…» Марат с шумом выдохнул из лёгких воздух; бежал что есть силы: рёбра и живот опоясали тугие невидимые ленты, сердце стало рваться наружу, тыкалась от затылка ко лбу нудная боль. «Вывернет тебя наизнанку с этих рывков», – подумал Марат, когда уже стало невтерпеж и, обессиленный, остановился… Пружину завалили, но тот мяча не выпускал. С разных сторон налегли, и вскоре «девятка» исчезла под грудой тел. Марат смущённо топтался рядом с кучей малой: вроде и самому лезть надо, да чего уж без толку. Воспользовался паузой: расставив ноги, свесил голову на грудь и, вздрагивая, точно в лихорадке, пробовал отдышаться.

Раздался свисток. Рогволд Станиславович, жуя пластмассовую фитюльку, скомандовал:

– Аут!

Марат поспешил занять свое место в «коридоре».

– Ничего, Абдулов. В следующий раз получится. Главное, что хотел взять игру на себя.

А Марат терзался: «Довыпендривался. Рогволд всегда дураков хвалит. Передал бы своим, просили же сзади. Нет, пожадничал, самолюбие заело. Сам должен… А теперь аут в метре от зоны. Пружина взбросит кому-то из своих, тот упадёт с мячом на землю – вот тебе и занос! Ещё бы! Пружина ведь в сборной юниоров СССР и там взбрасывает лучше всех…»

Тем временем, друг против друга выстроились две шеренги. Марат изготовился. Пружина, словно оранжевой молнией, прорезал мячом мёртвое пространство меж игроками. Марат прыгнул и, как водится, не успел. Стоявший напротив Чмяга пребольно ткнул кулаком в бок. Марат с размаху хлестнул его пятернёй по плечу – получилось так себе… Кто-то за спиной поймал «дыню» – и понеслась: сами пошли в атаку. Марат рванулся, обогнал двоих-троих, халтуривших под конец тренировки, на ходу полуобнялся с Урием, своим «хукером»[7]

, прижимавшим мяч к груди, и врезались так вдвоем в троих. Стукнулись лбами: в глазах засверкали искры. Урий не удержал равновесия и уволок Марата в грязь. Боль ополоснула локоть: Марат приземлился неудачно. Мяч застрял в ногах – навалились спереди и сзади. Оказавшись на дне пирамиды, сложенной из живых тел, Марат обречённо прикрыл ладонями затылок. «Только бы не раздробили шипами пальцы…» Перед глазами пузырились чёрные круги и вспыхивали на равном друг от друга расстоянии пять ромбовидных звёздочек.

Свистка не последовало, и Урий, изловчившись, протолкнул мяч своим. Все бросились в новую атаку. Встал один, другой – полегчало. Когда поднялся сам, бежать не мог – только шёл. А свои метались у чужого зачётного поля, наконец кто-то, Шура кажется, проломился вперёд туда, где ещё росла трава. «Есть!»

– За-кончили…

Тренер отёр влагу с загорелого лба.

– Искупаться можно, Рогволд Станиславыч?! – наперебой заголосили с разных сторон. Смяв в усах ухмылку, тренер погладил бородку, а потом согласно кивнул:

– Добро, окунитесь. Только оклемайтесь сперва, а потом влезайте. Кто заявлен на турнир, в воде не засиживайтесь. Через час пойдём на станцию. Не опоздайте, вам ещё с хохлами разбираться!..

Скрестив руки, Марат содрал с себя регбийку, пропотевшую насквозь, скомкал, стал выжимать: закапал пот. О чём говорили рядом – не слышал. В ушах звенело: досталось в завале. Побаливала поясница. Чувствовал до сих пор на шее чьи-то пятерни. «Уж не Чмяга ли? Похоже: его приёмчики…» Закинул отжатую регбийку на плечо: мокрая, под дуновениями ветра она приятно холодила натруженные плечи. Вслед за другими зашагал к зарослям, над которыми вытряхивали серо-зелёное покрывало листвы скрипучие ивы.

Когда Марат вошёл в тень, то оглянулся. Поляну, на которой испокон веков гоняли в футбол деревенские пацаны, разметили под регбийное поле: к стойкам футбольных ворот прикрепили длинные шесты. Густой ельник с трёх сторон окружал поляну. На косогор забиралась тропинка, которая вела к пионерлагерю «Восток», где в одном из летних корпусов и обитал спортотряд из далёкой Москвы. «Да здесь и через три года трава не вырастет, – подумал Марат, – всё повытоптали…»

Ломая ветки, проезжая шиповками на скользких бугришках, Марат спустился к отмели: здесь в излучине реки вода намыла полоску песка. Метров тридцать тянулась отмель, а потом круто заворачивала и сужала русло и оттуда, из водной ряби, высовывалась, словно перископ, сигнальная коряга.

Народу на пляже было немного, всё больше местные. Марат сорвал шиповки, снял шорты и остался в одних плавках. Ступая по вязкому песку, побрёл к воде. Когда зашёл по шею, почувствовал течение: стало потихоньку сносить. От своих держался поодаль: надоели все. Стеснялся неуклюжего тела и всё вспоминал родителей: «Вот, произвели на свет, осчастливили… Теперь мучайся, что не такой как все, не коллективист. Пружина носится, как лось – так он таким ловким родился. И в сборную взяли, в Марокко слетал. А ты за год даже разряда не заработал…»

II