Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Белобрысый всё никак не мог подняться. Пухлогубый толстяк, весь в пыли, попытался организовать преследование, но товарищи сами его удерживали. С крыльца кто-то крикнул, что идёт дежурный по лагерю…

Шура шагал спокойно – перед ним расступались. Ант'aнас, Марат, Чмяга пропихивались следом; Урий замыкал отступление: огрызался, фыркал, словно породистый бульдог. В дверях, было, замешкались, однако Шура решительно кого-то отшвырнул, и вырвались наконец на свежий воздух.

Здесь Марат позволил себе вздохнуть спокойно, хотя сердце билось убыстрённо… «Боишься?.. – Жгучий стыд опять мучил. – А если бы ещё минуту там, в зале, что, сломался бы?..»

– Чего приуныл, Абдула? Рога ещё не обломали, живём! – Это Шура, который всё про всех замечал, подбадривал. – Шевели копытами и не дрейфь!

Чмяга тоже принялся подзуживать, но Марат зло рявкнул:

– Заткнись, Чумакин!.. Надоел!..

Чмяга на этот раз не ответил. Благополучно проскочив мимо лежбища мотоциклов и велосипедов, нырнули в темень. Теперь их точно не разглядишь. А у входа в клуб выросла толпа, галдели почём зря.

– А где Ганя-то? – спросил вдруг Шура.

– Свалил первым!.. – ответил Урий таким тоном, будто ничего другого от Гани и не ожидал.

– Сволочь…

«Бог с ним, с Ганей, – тупо подумал Марат, – пользы-то от него никакой, а так была бы лишняя возня его выручать. Хорошо хоть сами успели вырваться…» Равнодушие и усталость овладели им. Кололо в затылке, ныли мышцы рук и ног, растянутые в резких движениях, из губы текла кровь – зализывал её языком.

– Молодчина, Абдула! – Шура сменил гнев на милость, хлопнул ободряюще по спине. – Вот тебе и боевое крещение!

Марат отвернулся. Эта проклятая боль в затылке нарастала с каждой секундой: ударили сзади, когда прорывался к выходу. Сколько сейчас тратил сил, чтоб не выдать её, не упасть, не зажаться, не закрутиться по сырой земле. Даже дотронуться до затылка себе не позволял. Но где-то внутри кипело – наконец, он подрался так, как хотел! Почти как в кино! И хватило на этот раз твёрдости и терпения не убежать позорно, не спрятаться, как случилось на том проклятом матче с «Авиатором»… «Вот, что значит команда, когда всё пополам – и еда, и тренировка, и драка», – внезапно осознал Марат.

Спереди шёл Ант'aнас – тихо напевал что-то по-литовски.

В корпусе нашли Ганю: тот листал книгу, виновато смотрел по сторонам. С ним не разговаривали. Вот он нерешительно подобрался к Марату, что-то спросил. Марат не ответил. Не специально – сил просто не осталось разговаривать.

На свету разглядел своих. Досталось каждому. У самого болел затылок, но уже не так, как прежде, мучительно. Урию расквасили нос, и он ходил по палате, задрав подбородок, всё никак не мог остановить кровотечение. Чмяге изодрали рубашку и выбили зуб, он то и дело сплёвывал в форточку, у Шуры осталась на скуле глубокая царапина – подарок от белобрысого. Один Антанас не пострадал нисколечко.

За окном хлынул ливень – очередной. Стали приводить себя в порядок. Последовав примеру остальных, Марат разделся до плавок, обулся в суровые шиповки и ринулся на улицу под холодный поток – к туалету и умывальникам. Остервенело подтаскивали к двери табуретки, с грохотом пододвигали тумбочки.

А шквальный ветер, точно из брандспойта, захлестывал стёкла – те трещали с натуги. Частые раскаты грома сменялись матово-багровыми отблесками молнии. Вот совсем близко, сотрясаясь от проклятий, нагнулась и полетела к земле столетняя ель; с предсмертным стоном царапнула ветками окна, смахнула на какой-то миг водяную накипь со стекла. Ганя, лежащий в одиночестве, накрылся одеялом с головой, затрясся в плаче: то ли от страха, то ли от обиды. «Жалко его. Слабенький совсем. Ну, какое ему регби…» – Марат повернулся на другой бок, чтобы не смотреть.

Вскоре его сморил сон.

VII

Разбудил яростный стук – надсадно заухала забаррикадированная дверь. Марат разомкнул отяжелевшие веки, ничего не соображая, приподнялся на локтях, высвободился из-под одеяла. Бессмысленно повел глазами: кто-то сунулся к окну, а потом, как ошпаренный, кинулся, сломя голову, в прихожую. Кажется Чмяга. «Наверно, Вадим Борисович явился», – спросонья Марат соображал туговато.

Знакомый топот и голос Вадима Борисовича давили на психику; хотелось провалиться сквозь землю, уйти, куда глаза глядят: каждый день одно и то же! Однако пересилил себя, слез с койки, стал торопливо одеваться.

– Привет, шпиндели!

«О-ох… Он уже в палате. Вернулся… от семьи…» Марат скосил глаза – судя по цветущему виду, настроение у Вадима Борисовича было боевое.

– Чего носы повесили!? Не время сопли размазывать. Давайте живей умываться – а потом общее построение. Потолкуем по душам!..

И для пущей убедительности Вадим Борисович впечатал здоровенный кулак в спинку ближней к нему койки – сетка с грохотом упала на пол, а потом с двух сторон повалились на неё сами спинки, сваренные из металлических трубок. Продемонстрировав свои способности, тренер вышел.