Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика

Тренировка была предусмотрена планом. Вадим Борисович провёл разминку – понатирали плечи, понатрудили спины, покатались друг на друге (один – «лошадь», другой – «всадник»), поизмазались, поискупались в жидкой грязи. Никто не роптал: привыкли. Марат даже радовался непогоде: тяжело переносил жару. А чем прохладнее и мокрее было, тем увереннее себя чувствовал в игре: излишек веса позволял быть более устойчивым, – ведь он не падал там, где непременно бы не удержался на ногах Урий или сам Шура.

Закончили разминку. И Вадим Борисович, не мудрствуя, решил заслать ребят в кросс. Многозначительно уставился на часы, показал всем циферблат.

– Вернётесь позже двенадцати хоть на секунду, вечером будем ещё тренироваться.

Шура кивнул – и обречённо махнул рукой:

– Поскакали! Абдула, Ганя, сильно не отставайте!

Маршрут был знаком: Рогволд Станиславович часто гонял по нему вместо зарядки. Тропинка, что вилась по извилистому берегу, вела к деревне: нужно было добежать до поля, свернуть к кладбищу, обогнуть его, и по другой тропке, также через лес, вернуться назад.

Было уже известно: Вадим Борисович вымокнет до нитки, но ждать будет и спуску не даст.

Шура стартовал. Марат бросился ему вслед. Свешивались то там, то тут тяжёлые ветви – то и дело приходилось пригибать голову. За кустами маячила взрыхленная ливнем река. Вскоре разделились. Четверо во главе с Шурой вырвались вперёд. Марат и Ганя вскоре отстали.

Блеснула молния – желто-лазерный зигзаг прорезал влажную темень.

– Ой! – Ганя испуганно вскрикнул, едва не остановился.

– Да-а, этак шарахнет по голове и копыта откинем!.. – Слова как-то сами собой нашлись. Ганя выпалил что-то взахлёб – Марат не понял, успокаивающе хлопнул напарника по спине, да легонько подтолкнул кулаком вперёд.

– Беги, беги, не дрейфь. Лес большой, на всех молний не хватит…

Раздались оглушительные раскаты грома, донёсся отвратительный стонущий треск, что-то очень тяжёлое, верно старая сосна, повалилось, бухнуло. Метров через сто пришлось перепрыгивать через толстенный, пахнущий свежесрубленной древесиной ствол. Марат торопился и поцарапал колени о сучья.

«А ведь я сильнее, чем Ганя, не боюсь», – догадка вдруг ошеломила. И он обрадовался ей. Дыхание как-то само собой наладилось, бежать стало легче, только каждый шаг отдавался в икрах и голенях нудной ломотой, да винты от шипов впивались то в одну стопу, то в другую.

Водяная пыль хлестала по щекам. Сквозь дождевую пелену виднелись вдалеке ветхие, сросшиеся с землёй домишки. Побежали по опушке к кладбищу.

Вот и ограда. «Надо ср'eзать, а то Ганя не выдержит. Там есть лазейка», – подсказал сам себе Марат. Проскочили вовнутрь и помчались по центральной аллее, посреди могил. Мелькали в глазах покосившиеся кресты, надгробные плиты с пятнышками выцветших фотографий, прикрытые полусгнившими венками, холмики, увенчанные металлическими звёздами, совсем неухоженные, поросшие бурьяном и лебедой.

Ноздри уловили приторный запах. «Неужто Чмяга не в шутку, а всерьёз рассказывал про мужика с синим лицом, что сидел на могиле, грыз кость, скалился и подзывал… – По груди пополз холодок. – Мало ли что болтает этот недоумок. Сам соображай!» Марат перевёл дух, скосился на Ганю: тот тяжело дышал, но не отставал. Тощий, бледный как мел, стреляет глазёнками туда-сюда, мокрая регбийка висит на костлявых плечиках. «Какое ему регби! – подумал Марат. – Небось, из команды мастеров кто-нибудь упросил Рогволда Станиславовича взять маменькина сынка на сборы, чтоб уму-разуму набрался…»

Переборол раздражение, улыбнулся, подбодрил:

– Молодцом! Недолго осталось!

Когда оба вернулись обратно к знакомому полю, Вадим Борисович наорал матом: опоздали. Марат смолчал. Сходу пришлось подключаться к опостылевшей игре: теперь вместо «двое на двое» стало «трое на трое». Вадим Борисович придирался по мелочам – к каждому поочереди.

– Он без бабы всегда такой, – вполголоса проворчал Чмяга, когда попадали в завал. Марат опять на самом дне – выронил скользкий мяч, окунулся с головой в глубокую лужу, хлебнул мутной жижи. Пока лежал, успел подумать: «Причём здесь женщина?» Не понимал Чмягу. Считал, что это в порядке вещей, когда тренер даёт предельную нагрузку. Так и должно быть – это его святое тренерское право.

Впрочем, вскоре Вадим Борисович смилостивился: отпустил. Обрадовал всех известием о том, что нынче уезжает в Москву – «к семье».

Уже одни, свободные, заторопились в душ: слава богу, здесь, в Протасьино, хоть с мытьём проблем не было – в душе стирались и отогревались час с лишним.

«Отдых. А проклятый Вадим вернётся только к утру!» – ликовал Марат. Назад, к корпусу, шагал бодро, так, будто не было сегодня никакой тренировки.

После обеда – скудного и неаппетитного – Марат планировал отоспаться всласть. Но привязался Урий: расскажи да расскажи про Шерлока Холмса. Марат от души позавидовал его сельской энергии. Урий и в Каменском доставал – наученный горьким опытом, Марат перед отъездом в Протасьино предусмотрительно перелистал три первых тома из собрания сочинений Конон Дойля: подготовился, так сказать.