Вещие сестрички

Затем развернулась и подошла к окну прачечной: пыльному, заплетенному паутиной кладбищу, усеянному выцветшими крыльями бабочек и останками прошлогодних мух. Слабое свечение, озарявшее затянутые инеем стекла, намекало, что, вопреки здравому смыслу, новый день все-таки решил настать.

– Ты можешь сказать нам почему? – спросила матушка, не оборачиваясь. Она перебрала разумы всей страны…

И до сих пор находилась под впечатлением.

– Я же простой демон. Что я могу знать? Только что происходит, а не почему или как.

– Ясно.

– Можно я уже пойду?

– А?

– Ну пожалуйста.

Матушка встряхнулась.

– А. Да. Проваливай, – рассеянно сказала она. – Спасибо.

Голова не двинулась. Так и торчала на месте, словно портье, который только что затащил на десятый этаж пятнадцать чемоданов, показал всем, где ванная, взбил подушки и поправил все занавески, какие только можно.

– Может, изгоните меня как следует? – спросил демон, раз уж никто не уловил намека.

– Что? – снова вынырнула из размышлений матушка.

– Мне было бы приятнее, если б меня изгнали по всем правилам. «Проваливай» звучит как-то… скудно, – сообщила голова.

– А. Раз ты так настаиваешь. Маграт!

– Да? – подпрыгнула та.

Матушка кинула ей медную мешалку.

– Окажешь честь?

Маграт поймала мешалку за ту часть, которую госпожа Ветровоск вроде бы представила ручкой, и улыбнулась.

– Конечно. Сейчас. Так. Гм. Уйди же, бес, обратно в темные глубины…

Голова довольно улыбнулась. Такое обращение ей явно больше пришлось по душе.

Она растаяла в котле, точно воск в пламени, напоследок бросив презрительное «Проваааливай…», практически потерявшееся в водовороте.

* * *

Когда розовые лучи рассвета пролились на снег, матушка Ветровоск вошла в свою хижину.

Козы отчего-то беспокоились у себя в пристройке. Скворцы под крышей бормотали и стучали условными зубами. Мышь пищала за кухонным буфетом.

Матушка налила себе чашку чая, подметив, что каждый звук на кухне кажется немного громче обычного. Когда она уронила ложку в раковину, раздался такой звон, будто кто-то ударил молотом в колокол.

Госпожа Ветровоск всегда ощущала дискомфорт после совместного использования магии или, по ее собственным словам, становилась не в ладу сама с собой. Ведьма как неприкаянная бродила по дому, ища, чем бы заняться, находила, а потом бросала дело на полпути. Сейчас она мерила шагами холодные плиты.

В такие моменты разум находит себе крайне странные применения, лишь бы не выполнять свое прямое предназначение, сиречь – думать. Сторонний наблюдатель поразился бы той самоотверженности, с которой матушка поочередно кидалась то мыть подставку для чайника, то выкорчевывать древние орехи из миски с фруктами, которая стояла на комоде, то выуживать с помощью чайной ложки окаменелые корочки хлеба из трещин между каменными плитами.

У животных есть разумы. У людей есть разумы, хотя вот людские – штука весьма неясная и туманная. Даже у насекомых имелись разумы, похожие на крохотные точки света во тьме неразумия.

Матушка считала себя практически экспертом по разумам. И всегда верила, что у таких вещей, как страны, их нет.

Страны ведь не живые, бога ради. Страна – это просто…

Постойте. Постойте… Мысль украдкой пробралась в голову матушки и робко попыталась привлечь ее внимание.

Было одно условие, при котором эти мрачные леса претендовали бы на звание разумных. Матушка села, сжимая древнюю корку хлеба, и пристально посмотрела в камин. Ее мысленный взор потянулся сквозь очаг, наружу, через заснеженные коридоры деревьев. Точно. Ей как-то раньше и в голову не приходило. Конечно, лес – это общий разум, слепленный из множества мелких: растений, птиц, медведей, даже медлительных величественных разумов самих деревьев…

Матушка опустилась в свое кресло-качалку, и то стало раскачиваться само по себе.

Она часто думала о лесе как об эдаком растянувшемся во весь рост животном, но лишь в меттерфорическом плане, как выразились бы волшебники; летом оно дремало и мурлыкало голосами шмелей, осенью ревело и завывало бурями, а зимой сворачивалось в клубок и засыпало. Матушка вдруг осознала: лес не только собрание других существ, но и существо само по себе. Живое – просто не в том плане, как можно назвать живой землеройку.

И куда медлительнее.

Это должно быть важным моментом. Как часто у леса бьется сердце? Один удар в год, наверное. Да, по идее так. Лес ждал яркого солнышка и более долгих дней, чтобы одним могучим систолическим толчком – таким могучим, что человеку и не услышать, – протолкнуть миллионы галлонов сока вверх по стволам прямиком в небо.

И вот тут матушка закусила губу.

Ей только что пришло на ум слово «систолический», а оно явно не входило в ее вокабуляр.

Кто-то обосновался у нее в голове.

Точнее, что-то.

Она ли думала все эти вещи или их думали через нее?