Ветер плодородия. Владивосток

Теперь Константин Николаевич женат, он отец, семейный человек. Перевалило за тридцать. По нашим понятиям солидный возраст, становишься степенней. Сила и власть отяжеляют, как гири. Гири на уме и на нервах. Ах, этот воздух, надолго ли сошли ужасные боли от переизбытка дел, от власти, от желания во все вникнуть, при уже закрадывавшемся сомнении, что никто и никогда не сможет вникнуть во все это… А сколько злоупотреблений приходится разбирать, сознавая, что сама власть порождает их. Все кипит в обществе и преисполнено противоречий.

Ехали вдоль берега моря. Мимо красных обрывов, мимо белых утесов, мимо белых меловых игл, торчащих из зеленой воды. Смотрели, где удобнее, куда привозить каретку, где зайдем в море в первый раз. С каретки, а не с борта, и не у всех на виду, а отдельно от всех. Когда-то катались и здесь с Невельским, Римским-Корсаковым и Казакевичем. «Аврора» стояла на рейде, где теперь наша военная эскадра.

Вот пройдет голова, доведем крестьянщину до конца, отменим наш вечный позор. После освобождения крестьян Константин будет свободен сам. Ему кажется, что займется тем, о чем мечтал с ранних лет. Хотя смутно признает, как орды царедворцев, тучи нахлебников и дармоедов будут цепляться когтями за государственный пирог, за все, что сулит им выгоды.

Константин когда-то боготворил и Невельского. Он до сих пор учился у Геннадия Ивановича, но становился к нему жестокосерд. Он с невольным хладнокровием осознавал, как все меньше и уже круг влияний его бывшего друга и наставника.

Его высокий подвиг принадлежит прошлому, хотя и совсем недавнему, но отрезанному почти напрочь от зачинавшейся новой эры, где все желали быть созидателями и все делать наново. Это и льстило молодому генерал-адмиралу, и огорчало его. Он знал, как современен ум его учителя, как его мысли всегда были нужны. Но тут уж ничего не поделаешь с теперешним обществом, которое мы всегда сами желали толкнуть. Каждый доказывает, сколь он сам полезен.

А здешние места полны, как говорят поэты, «неизъяснимой прелести» для Константина. У него в библиотеке Мраморного дворца есть «Портсмутский журнал» за 1831 год. Император Николай I прибыл на своей яхте в Осборн и тут же карикатура: на лодке молодая парочка.

«Она: — Что это происходит, милый? Почему так много шлюпок с полицией вокруг этой великолепной яхты?

Он: — А это, милочка, яхта русского царя, прибывшего к нам для участия в гонках вокруг острова Байт. Как ты знаешь, на эти гонки собираются все знатные особы со всего мира.

Она: — Но почему же, милый, нет полиции около других яхт?

Он: — Да потому, что мы боимся, чтобы к императору Николаю не подплыли и не бросили в него бомбу нигилисты».

Былые опасения сохраняются и теперь. В Портсмуте проживает около трехсот польских беженцев, которые, по выражению Бруннова, доставляют немало хлопот, когда наши военные корабли бросают якоря на рейде.

Но волков бояться — в лес не ходить. Не раз слышал Константин от своих капитанов, что эмигранты кричат проходящим по улицам нашим морякам обидные слова или вывешивают таблички на своих тавернах: «Нет входа москалям и собакам». Матрос надрал парнишке уши за гнилое яблоко, которое тот запустил ему в спину. Со шлюпок, подходя к кораблям, кричат: «Москали!» и всякую ругань. Могут и бомбу бросить.

— Это обстоятельство, — продолжал Филипп Иванович, сидя в экипаже рядом с Его Высочеством, — заставило меня принять меры предосторожности и организовать службу безопасности, в чем министр внутренних дел с большим рвением вызвался оказать помощь.

Но все это не касалось Константина. Это не его дело. Бруннов все объяснил офицерам свиты. Им придется изучить окрестности. Сообщать английским сыщикам маршруты поездок Константина. Помимо шпионов, расставленных на дорогах и пристанях, у них под рукой будут приятные молодые люди, обладающие чутьем охотничьих собак, всегда готовые следовать по любому новому маршруту, заранее не объявленному, чтобы защитить Константина от нападения. К этому надо добавить, что у наших английских друзей, какой бы вид ни приходилось обретать им ради дела службы, были еще и многочисленные друзья из местных жителей, добродушные дядюшки: лавочники, лодочники, хозяева прокатных кареток для купаний. К ним можно прибавить кучеров и конюхов, не говоря уже о настоящих полицейских в мундирах и касках, о дворцовой охране, о служащих в парке и замке.

Попробуйте сделать фотографию у любого дерева близ дворца, снятого для Константина, под развесистым столетним дубом или буком. При вас окажется один из почтительно улыбающихся прохожих, милый-милый господинчик, кажется, из отставных моряков. Отставные военные — самый дружественный резерв патриотизма…

Сам Константин сохраняет оттенок неприязни к британским политикам, к их надменности, к черствому характеру народа этой страны, почти всегда не доброжелательного к нам.

Но он не политикой приехал заниматься, а на морские купания. С посетителями курорта все хороши.