Вячеслав Иванов

Андрей Яковлевич Белобородов, или, как называли его друзья, Бело, также постоянно бывал в доме на «Тарпейской скале». Он родился в Туле и в 1915 году с блеском окончил в Петербурге Академию художеств по классу архитектуры. Его талант очень высоко ценил князь Феликс Юсупов. Белобородов выполнял многочисленные заказы князя, в том числе перестроил для него дворец, в подземных комнатах которого вскоре был убит Григорий Распутин.

После октябрьского переворота Белобородов вместе со своим другом бежал из Петрограда, перейдя по льду Финский залив. Сначала он поселился в Париже, где встретил прежних петербургских друзей – А. Бенуа, З. Серебрякову, М. Добужинского, С. Дягилева. Очень скоро он обрел известность в художественной среде Франции. Поль Валери и Анри де Ренье писали предисловия к его альбомам. Однако любимой страной Белобородова всегда оставалась Италия. В 1934 году он переехал в Рим и снял квартиру с маленькой студией на Джаниколо. Здесь Белобородов много работал как художник и часто выставлялся. Вернулся он и к архитектуре: построил на Авентине прекрасную виллу для своего друга, швейцарского мецената Мориса Сандоза, с которым дружили и Ивановы. Творение русского зодчего оказалось достойным Вечного города, не исказив его облика.

После смерти Белобородова в 1965 году по завещанию художника его картины передали в Русский музей в Ленинграде.

Другим живописцем, посещавшим Ивановых на Монте-Тарпео, был Сергей Петрович Иванов. Так же как и Белобородов, питомец Академии художеств, в 1923 году он бежал из Петрограда в Финляндию, а оттуда – в Париж, где и прожил потом всю жизнь. Прекрасный портретист, Сергей Иванов писал необычайно быстро. Будучи в доме у Вяч. Иванова, не отвлекая хозяина от бесед с другими гостями, сидя в углу, художник за три сеанса мастерски выполнил его портрет.

Но особое значение для Вяч. Иванова имели встречи с приезжавшими в Рим в 1936–1937 годах Мережковским и Гиппиус. Память словно явственно оживляла ночи на «башне», долгие споры и беседы при свечах, звучание впервые стихов, которым было суждено бессмертие… С той поры прошло тридцать лет. Все вокруг было другим. Изменились и поэты, но эпоха, созданная ими, продолжала в них жить. Ее золотой запас сохранился нерастраченным и в изгнании.

Мережковский приехал в Италию по приглашению Муссолини, поскольку работал тогда над книгой о Данте, а «дуче» высоко ценил и старался пропагандировать все традиционно итальянское. По этой же причине Лидия Иванова получила от него премию за свою ораторию «Хлеб». Муссолини, как когда-то Октавиан Август, раздававший ветеранам гражданских войн Рима поля, добивался, чтобы Италия сама себя обеспечивала зерном. Желая возродить «золотой век» Августа, он устраивал «битвы за хлеб». Кампании эти широко освещались по радио, в газетах и кинематографе. Сам «дуче», подавая пример народу, выходил в поле в рубашке с короткими рукавами. Его видели то в первом ряду жнецов с серпом в руках, то ремонтирующим сельскохозяйственную технику. Он же распорядился увеличить площадь пахотных земель.

Похожие «битвы за урожай» проходили в те годы и в сталинском СССР. А столетний юбилей со дня смерти Пушкина в 1937 году должен был продемонстрировать некий поворот к традиции в глубоко антипушкинской действительности.

Мережковский и Гиппиус переживали в то время период увлечения Муссолини. Они видели в нем, как когда-то в Савинкове, фигуру, способную противостоять большевизму, не осознавая того, что ясно понимал другой их великий современник, Николай Бердяев: большевизм нельзя победить извне – он может быть изжит Россией только изнутри. В своей провидческой книге «Новое средневековье» Бердяев писал: «Все произойдет иначе, чем думает большая часть эмигрантов и представителей политических партий. Много неожиданностей предстоит. И освобождение придет не оттуда, откуда его ждут люди, а откуда его пошлет Бог. Нельзя ждать спасения от Европы, которой нет дела до нас и которая сама агонизирует. Нельзя изнасиловать русский народ, нужно способствовать его перерождению изнутри. Революция должна сама себя изжить, истребить себя… Коммунистическая идея сама себя опозорила, она не может уже иметь никакого ореола, яд не может войти внутрь. Процесс выздоровления есть медленный, но органический процесс. Это есть прежде всего искупление от духа лжи, выход из царства призраков и фантомов к реальностям. Сейчас более всего необходимо утверждать примат духовной активности над политической»[476].