Вячеслав Иванов

Ивановы помогли Мережковским на время их жизни в Италии подыскать прекрасную маленькую виллу в предместье Рима Рокка-ди-Папа, где писателю работалось очень плодотворно – его «Жизнь Данте» в двух томах вышла в 1939 году. По рекомендации Лидии Ивановой и Ольги Шор Мережковские взяли себе и служанку – молодую сицилийку Джузеппину. Это было совершенное дитя природы, не знакомое с соблазнами цивилизации, простодушное, доверчивое, но трудолюбивое, добросовестное и преданное хозяевам до ревности. Обманутая неким почтовым служащим, от которого она родила дочку, Джузеппина вместе с малышкой оказалась на улице. Лидия и Фламинга, конечно же, не бросили ее на произвол судьбы, и молодая женщина обрела дом и добрых хозяев. Бездетная Зинаида Гиппиус всем сердцем полюбила маленькую Франку, нянчилась с ней, когда была свободна. Но большую часть времени и она, и Джузеппина занимались каждая своей работой, и тогда с Франкой оставалась девочка-служанка Джина, немногим старше ее. Как-то раз Джина вывезла Франку на улицу и там кувырнула колясочку вместе с ребенком. Ужасу и гневу Зинаиды Николаевны не было предела. В письме В. А. Злобину в Париж она писала: «Я этой поганой Джине твердо объявила, чтоб она ни шагу из сада (еще бы тверже, если б умела я по-итальянски ругаться)»[482]. После отъезда Мережковских в Париж Джузеппина переписывалась с Зинаидой Гиппиус, которая писала ей по-французски, а переводила эти письма для нее Лидия Иванова. На долю Джузеппины и Франки впоследствии выпало немало бедствий и тяжелых испытаний, но в конечном счете все сложилось благополучно. Франка окончила школу, получила специальность машинистки, вышла замуж за очень достойного человека и родила Джузеппине двоих внучат.

Вернувшись в Париж, З. Н. Гиппиус опубликовала в 1938 году в газете «Иллюстрированная Россия» посвященный Вяч. Иванову очерк «Поэт и Тарпейская скала», где вспомнила о встрече в Италии с их старым другом: «Много ли в Париже людей, хорошо помнящих знаменитую петербургскую “башню” на Таврической и ее хозяина? Теперь все изменилось. Вместо “башни” Тарпейская скала и “нагие мощи” Рима. Вместо шумной толпы новейших поэтов – за круглым чайным столом сидит какой-нибудь молодой семинарист в черной ряске, или итальянский ученый. Иные удостаиваются “а партэ” в узком, заставленном книгами кабинете хозяина… Все изменилось вокруг – а он сам? Так ли уж он изменился? Правда, он теперь католик; но эта перемена в нем мало чувствуется. Правда, золотых кудрей уже нет; но, седовласый, он стал больше походить на греческого мудреца (или на старого немецкого философа). У него те же мягкие, чрезвычайно мягкие, любезные манеры, такие же внимательные, живые глаза. И – обстоятельный отклик на все.

Мы как-то отвыкли от встреч с людьми настоящей старой культуры. А это большое отдохновение. Вяч. Иванов, конечно, и “кладезь учености”, но не в том дело, а в том, что заранее знаешь: всякий вопрос, в любой области, он поймет, с ним можно говорить решительно обо всем, что кажется значительным. Как сам он на данный вопрос отвечает – уже не важно: мы часто не соглашаемся, но споры не длим: взгляд В. И. сам по себе всегда интересен, любопытен, споры же самая бесполезная вещь на свете.

Но особенно воскресала “башня”, когда речь заходила о поэзии, о стихах. Мы привезли в Тарпейское уединение несколько томиков современных парижских поэтов. Утонченнейший их разбор, давший повод к длинным разговорам о стихах, о стихосложении вообще, – как это было похоже на В. И. тридцать лет тому назад!

Скажем правду: в этом человеке высокой и всесторонней культуры, в этом ученом и философе до сих пор живет “эстет” начала века»[483].

Гиппиус была права – человек Серебряного века продолжал жить в Вяч. Иванове, но теперь он обрел иную духовную глубину и поистине вселенский простор. Космический ветер разрушил оранжерею, однако такой нежный, казалось бы, цветок выстоял против напора стихии. Корень прочно держал его.

Живя в Италии, Мережковский, работая над «Жизнью Данте», одновременно собирал материалы для будущей книги о святой Терезе из Лизье. И он, и Гиппиус полюбили ее всем сердцем. Эту французскую святую назвали Терезой Младенца Иисуса или Терезой Маленькой, чтобы тем самым отличить от великой Терезы Авильской – испанской святой XVI века, так же как и она, принадлежавшей к кармелитскому ордену. Но была и другая причина, по которой она получила это прозвание. Всей своей жизнью Тереза Младенца Иисуса стремилась исполнить завет Спасителя – умалиться и принять Царство Божие как дитя.