Вирус турбулентности. Сборник рассказов

Неделя поисков ничего не дала. Леська бродила дотемна, догоняла мам с малышами, заглядывала им в лицо, топталась у ограждений детских площадок, просовывая тупеющую голову сквозь прутья. За очередным забором копошились дети в одинаковых под коленку шубах, перетянутых ремнями.

В одном из дворов её окликнул хмурый нетрезвый мужик:

– Ты. Ну ты, ты. Иди сюда, – он качнулся в её сторону, – Ну иди, не бойся.

– Что нужно?

– Это мне нужно? Это тебе нужно. Ты же у нас под колеса бросалась. Каренина.

Леська туго соображала, что от неё хотят. Путает, что ли. По инерции остановилась. Мужик качнулся и протянул к ней руки:

– Сука страшная. Ты зачем ребёнка убила.

– Так это Ваш сын? – прошептала она, и в ней всё взревело. Почти с восторгом, глотая слова, боясь опоздать, она затарабанила, – Ваш? Этот мальчик – Ваш? Да он жив, жив, я сама видела, – она, почти крича, дёргала его за рукав, продираясь сквозь его и свою глухоту и ярость, – Я его за дерево бросила, на обочину. Ведь никто там не остался, никого же на дороге не было. А я, идиотка, искала. Так это сын Ваш?

Она всё причитала, улыбалась, прикладывала руки к груди, оглаживала остекленевшего водителя, и говорила, говорила.

– Дура, – устало выдохнул он, остановив красные глаза на её лбу.

– Почему? – опешила она, – я же объясняю…

– Не надо теперь ничего объяснять, – он стал вдруг тихим и спокойно продолжал, подчёркнуто выделяя запятые и точки, – Иди жене объясни. Она жить не хочет. Мы четыре года его ждали. Сына. А ты его убила. Сука. Уйди. Пошла, пошла, – он сделал аккуратные движения кистью, будто отгонял надоевшую муху, – и для убедительности повторил – Пошла. Пошла отсюда.

Ну уж нет. Леська вдохнула и что было мочи заорала прямо в это тупое пьяное тело:

– Я вытащила мальчика. Вытащила, – он просто пьян, не доходит, – Ты! Я его вы-та-щи-ла!!

– Своего вытащила, а моего убила. Катись, – он пьяно и беззлобно сплюнул, взял недопитую бутылку и побрёл в глубь двора.

Леська с открытым ртом, где булькали и теснились слова, смотрела вслед. Вдруг он обернулся и пошёл на неё:

– Она животом о железо. А он – маленький! Он не знал. А я не смог. Не смог. Пока коляску вытащил. Я не понял. Хотел тебя убить. Надо было убить. Злость выгонял – не услышал её. Она не умеет кричать. О железо животом. Надо было тебя так. Железом – в живот, в живот, в живот.

Он хрипел и надвигался, она инстинктивно пятилась, цепляясь за сетку ограждения. Спиной почувствовала проём, рванулась в него, через клеть с ёлками, через толпу. Её трясло.

– Идиот. Куда ты лез! С беременной женой и коляской этой железной. Хотел ещё одного давануть? Куда ты нёсся?

Леська говорила и говорила. В лицо, в глаза эти пьяные, в эту тупую бессмысленную звериную морду.

Он стал жалок, ему стало стыдно. А она всё бросала и бросала гневные обвинения и на самом пике торжества вдруг замолчала. Слова закончились, а она стояла пустая, немая и бессильная, опустив плечи под тяжестью упавшей ноши.

А, может, не было мальчика. Мальчика на дороге. Или девочки? Девочки! Как же я не подумала! Ведь это девочка могла быть. Она не могла далеко от дома уйти одна. Значит, можно найти дом, двор, детей, мам спросить. Руки тряслись, её лихорадило…

Джек – хорошая собака. На воздух бы ей, на волю. А тут что – один газ, – привычно подумала она и так же привычно обогнула угловой дом у перекрёстка, постояла, глядя как сменяют друг друга плотности и разряжения металла у светофора, и повернула дворами назад. Стало тише, отчетливей слышен лай собак, крики и визг детей у ледяной горки.

Да, она видела его. Несколько лет спустя. С женой и коляской. Он её не узнал.

– – – – -

Сказка

Я буду писать тебе сказку.

Длиною в небо.

Длиною в море.

Длиною в взмах руки, не нашедшей ответа.

Длиною в путь света.

Петь её шепотом, шорохом, шелестом – тихо и бережно.

Времена и слова пройдут, а сказка останется.

Крыльями за твоей спиной, маячком в непогоду.

Тайной, зажатой в ладони.

Я стану писать тебе сказку так, как плела из крапивы братьям рубашки Эльза.

Плела и молчала. И крапива впитывала боль и свивалась в кольца кольчуг.

Есть один заблудившийся Ветер. Среди братьев своих он лишний. Они носят гордые имена, тянущие за собой шлейф легенд.

Викинги в рогатых шлемах, хлещущие спутанными гривами крупы крепкие лошади. Туман, просоленные сырые сети и убогие рыбацкие лодчонки на неверной привязи, тычущиеся носом в холодный песок, – Северный. Он – песня Сольвейг. Он – взгляд Снежной королевы и ужимки её троллей. Он в глазах Царевны-лебедь и глубине темной воды под её ногами. Он – вой волков и вызов Небу. Он в бесовском посвисте и закушенных в кровь губах. Nord – символ свободы, и он же – знак жестокости. Он – знамя сильных духом и дыхание Вечности.

Ветер Южный нетороплив, обаятелен. Нежно обвивает, пересыпает, щекочет песком и засыпает жаром и тяжестью. Тепло целует и душит в объятьях. Не продохнуть.

Западный точен, расчетлив. Он веет. Раздувает паруса и слухи, развевает флаги кораблей, зданий и демонстраций. Строит и ровняет колонны.