Вирус турбулентности. Сборник рассказов

Отдохнув, Он опять вполприщура оценил свежесть и даже, потянувшись к форточке, отцедил юный холодок. Нет. Не красками. Валенками бы потоптаться. Нашлёпать цепочкой глубокие ямки – круглики. Детские, трогательные…

В который раз улыбнувшись и поймав себя на этом, виновато прикусил губу. Но и прикушенное, наивное счастье неостановимо расползалось, сладкое от боли, растекалось, просачивалось в ямку под грудью, где уже ждала, принимала в объятья, прописанная в ней от рождения душа.

Чтоб отогнать блажь и собраться, Он прислонил лоб к намёрзшим за ночь ледяным дорожкам и, медленно досчитав до десяти, спугнул неуклюжие видения.

…Открывшийся вновь белый мир потускнел, потерял в свете, осел, стал плоским и жестким. От внезапности потери Он совсем проснулся и, сжав кулак, зло черканул костяшкой пальца по стеклу. На крашеный подоконник посыпался табак и крошки содранного льда. Палец засаднило.

Стряхнув останки сломанной сигареты в ведро, Он открыл кран и, сунув руку под холодную воду, долго изучал саванные разводы пластиковой дверцы шкафа.

Над головой перекатился шум: в квартире сверху что-то уронили. В комнате закряхтела дочка. Наступало воскресное утро.

Аккуратно собрав с подоконника мёрзлую лужу с пахучими табачными островками, Он старательно намылил тряпку, отполоскал её до приличия и демонстративно развесил по всей длине крана. Не спеша вытер руки, достал новую сигарету и, оперевшись спиной о приоконный угол, закурил.

Курил красиво, с толком, пуская дым в потолок. Изредка, не оборачиваясь, стряхивал пепел за окно.

Когда живой огонёк лизнул серебряный ободок фильтра, Он тщательно затушил окурок в тяжёлой пепельнице и закрыл форточку. Сначала одну; потом вторую. Повернув защёлку, приглушил, наконец, спокойными шторами надоедливое утро и, стараясь не шлёпать, вернулся в комнату.

Девочки всё так же безмятежно спали.

Положив халат в ногах, Он с ходу зарылся в рассыпавшийся сноп Лериных волос, ловко раскрыл мягкий кокон и, прижавшись к ответившей спине жены, привычно скользнул рукой в сонное тепло.

На стекле осталась птичка. Кричащая падающая ломаная.

– – – – -

Звонок

…У него не было времени на дружбу,

и он предложил ей любовь.

У неё не было желания, и она предложила

породниться.

Лишь для родства (братства, отцовства,

супружества) ни то, ни другое не обязательно.

В дверь постучали. Больше и беднее чем предчувствие – ожидание – утомило её. Стук заставил собраться. Запахнула потуже халат; щёлкнула свет в коридоре. Причесала неспеша волосы. Стук повторился. Вдохнув поглубже, открыла дверь. Света стояла за порогом привидением, только таявший на шапке снег живыми каплями собирался и падал на цементный пол.

Обе молчали. Она смотрела, как капля, сливаясь с каплей, ползёт по меху, и в который раз подумала, что глаза у Светы иконные. Под тёмной лампочкой подъезда ореол блестящего меха оправданно заменил подножие негаснущего воскового мерцания.

На площадке между этажами и звук отдавался так же гулко, как в пустой церкви.

– Стас у тебя? – не улыбнувшись, как сделала бы Она, пропел лик.

Обшарпанное эхо округлило до полноты и без того ровный голос.

– Да, – ответ был обыденен, шаг назад – вежлив, – Заходи.

Всё выглядело более чем пристойно: будто пригласила подругу в гости, и та пришла ко времени. Словно не ночь глубокая, словно не плутали люди в предутренних снах. И часы с готовностью грудью своей подтверждали относительность времени: да, полпятого, самое время для гостей. Но Света, шагнув за порог, сразу рассеяла иллюзию:

– Можно мне его?

– Он спит, – не выдержав выхода во тьму, калейдоскоп цветных ассоциаций, брякнув стекляшками, потух.

В коридоре разговор спеленался вполголоса, но каждое негромкое слово проглатывалось на лету с осознанием важности, как документ, не донесённый своим через стан врага. Словесный пинг-понг, выдерживая необходимые паузы, продолжался.

– Разбудить?

– Да, – лобовая атака жалости не предусматривала.

– Хорошо, – Она и не думала сопротивляться. Зашла в комнату и закрыла за собой дверь.

Единственный на всю улицу фонарь упрямо боролся с рассветом как раз против её окна. Рассеянный шторами, свет чётко, но трогательно очерчивал профиль спящего. Стас улыбался. Она села на край кровати. Будить его не хотелось. Она протянула руку, но лишь пропустила между пальцами прядь, упавшую на лоб. Лавина, яростно набиравшая силу, была слышна ей одной, и она не могла допустить, чтоб мёртвая груда завалила его во сне. Но чёртов ноющий ком в горле не давал не только говорить, но и дышать. Разреветься бы дурниной. Да вот ни святой, ни вопленицей не дал Бог…

Прошла кончиками пальцев колючим по-утреннему краем щеки, мимо сглаженного улыбкой шрама и запавшей ямочки до уголка губ и…, одним движением найдя его руку, подняла обоими своими, поднесла к лицу, поцеловала в серединку тёплой ладони. Нежность переполняла её всю. Испугавшись, что больше не выдержит, она зашептала, гладя его волосы, лоб и щёки: