Владимир Шаров: по ту сторону истории

Если в романах Шарова есть супергерой, то это, как правило, героиня. Она наделена бессмертием или особенными отношениями со временем, и она делится этими сверхсилами с другими, обычно мужскими героями. Те получают свою долю сверхчеловечности через любовь с этой сверхгероиней, но поскольку она любвеобильна, таких мужчин оказывается много, и они общаются с героиней по очереди или коллективно, образуя сверхобщину. В «До и во время» герои Шарова получают способность сверхкоммуникации, переспав с мадам де Сталь. В «Старой девочке» перепуганная власть создает сверхобщину, на годы заперев в одном лагере всех любовников суперженщины, создавшей машину времени из собственного тела. Федоровский коллектив, изображенный в «Воскрешении Лазаря», истово работает над воскрешением отцов, но только женщине удается выйти за пределы обычных занятий архивной или устной историей; Ирина обучает мужчин, как заботиться о мистическом теле, не желающем оживать, лаской приучать его к новой жизни и залечивать трупные пятна. Все это истории не о супергероях, а о сверхколлективах, которые при этом имеют узнаваемые черты матриархата, скорее архаично-фольклорного, чем современного феминистского. В разных романах Шарова поиск суперколлектива историзуется по-разному: то как фиктивный или даже пародийный эквивалент русской идеи, то как содержание сектантского или шаманистического культа, то как неосуществившаяся цель революции или ее логическое следствие. В этом огромном и сложном мире бывает и так, что сверхобщины возникают и без руководящей роли женщины. В «Репетициях» сверхколлектив строят многие поколения мужчин и женщин, участвуя в небывалом религиозно-театральном перформансе, реконструирующем евангельские страсти. В романе «След в след» они получают сверхсилу от Петра Шейкемана, крещеного еврея-богатыря, героя балканских войн, передавая ее по мужской линии и подвергая порче. В «Будьте как дети» герои создают для себя небывалые возможности общинной жизни, отдавая всю власть бесполым «детям» и сами проходя ускоренный курс инфантилизации.

Биополитика Шарова очень необычна; его истории сосредоточены на изображении телесных метаморфоз и буквальном чтении классических метафор, но все это размывается постоянным смешением разных планов бытия: того, что делают герои, того, что они воображают, и того, что они рассказывают. Двумя экологическими нишами, в которых протекает такое смешение или смещение, оказываются сумасшедший дом и история революции; так эти истории и перетекают из одного топоса в другой. Иногда эта фантазия кажется настолько радикальной, что переварить ее можно только благодаря должной доли авторской иронии или самоиронии героев; всего этого тоже много в романах Шарова. Но в своих эссе Шаров уже от собственного лица подтверждал свою веру в особенную общинность русского организма, в котором индивидуальности сливаются в целое, формируя коллективное тело, противостоящее или тождественное государству. Правдивое или нет, это общинное видение полно жути.

Жуткое – всегда часть, которая занимает место целого, pars pro toto. Жуткое аналитично, его описывают по частям, которые неловко соединены в кентавре, сфинксе, ведьме, русалке или, в нашем случае, суперобщине. Действие этого принципа мы наблюдаем во множестве постсоветских историй о зомби, вампирах и попаданцах. Работая с чужими телами, такая метонимическая поэтика воспроизводит логику пытки, которая тоже манипулирует частями тела, чтобы изменить целое (индивида) и заставить его изменить целому (коллективу). Так работают сюжеты Сорокина во «Льде», «Голубом сале», «Теллурии». Но герои Шарова проходят через физические страдания и духовные метаморфозы, редко изменяя себе; как бы ни были ужасны места их обитания, будь то трудовой лагерь, психиатрическая больница или нищета российского Севера, они остаются при своих идеях, лишь еще лучше скрывая их. Страдания, лишения и ссылки помогают героям в их безнадежном поиске, знакомя их с экзотическими и тайными коллективами и открывая к новой и экстатической общности; и эта страсть часто находит взаимность у избранного коллектива.

Политическая теология и наследственность