Владимир Шаров: по ту сторону истории

Антихрист захватил власть на земле, установив на ней свои порядки, – извратил все, на чем Господь выстроил мироздание. Один из его краеугольных камней – правда, но сатана сделал так, что при нас и от правды происходило одно только зло. Это не абстрактные рассуждения: в романе отец и единым словом не пытается уйти от ответственности, выгородить себя, наоборот, шаг за шагом отказываясь от всего, что раньше считал правдой, он тем самым ставит крест и на мире, в котором нам выпало жить126

.

В романе главного героя [Жестовского, романе, который так и называется – «Царство Агамемнона»] Советская Россия есть царство сатаны. Бесы, которых Господь некогда низверг в ад и на прокорм им отдал души закоренелых грешников, теперь, стоило нам изменить вере, всей своей несчетной ордой, всеми своими несметными тьмами выбрались из бездны; Спаситель ушел, освободил трон, который занял сатана127

.

У концепции Шарова особенно много пересечений с двумя концепциями русской революции: предложенной А. Эткиндом в книге «Хлыст: Секты, литература и революция» (1997) и разработанной Ю. Слезкиным в книге «Дом правительства: Сага о русской революции» (2017). Так, А. Эткинд помещает большевистскую идеологию в следующий концептуальный ряд:

Разница между Апокалипсисом и революцией – в субъекте действия, божественном в первом случае, человеческом во втором; но не в объекте и не в способе. Иными словами, разница в том, откуда предполагается импульс и от чьего имени вершится суд, но не в том, что и как подвергается переменам. Посетив Советскую Россию в 1920‐х, немецкий филолог и историк Рене Фюлоп-Миллер описал происходившее там как победу воинственной хилиастической секты; в его воображении стояла картина [анабаптистской коммуны] Мюнстера… Подобные же интерпретации созревали в эмиграции. Г. Федотов в 1927 понимал судьбу России очень похоже на Фюлоп-Миллера: «по своей структуре революционный… марксизм является иудео-христианской апокалиптической сектой». Мы увидим, что концепция русской революции как победы особой религиозной традиции развивалась в таких литературных памятниках эпохи, как «Апокалипсис нашего времени» Розанова, «Чевенгур» Платонова, «Дневники» Пришвина, «Кремль» Всеволода Иванова128

.

По мысли Эткинда, важнейшую роль в соединении марксизма с милленаризмом сыграли староверы и хлысты. Особенно рифмуется с большевизмом – и с романами Шарова – следующее положение хлыстовства: «Догматическим содержанием хлыстовской веры была идея множественного воплощения Христа и представление о доступности личного отождествления с Богом – человекобожие, как стали формулировать в конце 19 века. Хлысты не различали между Богом-отцом, Богом-сыном и Святым Духом, соединяя три ипостаси в одну и, далее, сливая их с собственными лидерами»129.

Ю. Слезкин в «Доме правительства» интерпретирует апокалиптический милленаризм как главную движущую силу многих революций модерности, русской в том числе: