Владимир Шаров: по ту сторону истории

Большинство определений революции – по крайнем мере «настоящей» или «великой», такой, как пуританская, французская, русская, китайская или иранская – относится к смене режима, в результате которой апокалиптические милленаристы либо приходят к власти, либо вносят существенный вклад в разрушение старого порядка. «Революции» в большинстве случаев – это политические и социальные трансформации, которые изменяют природу сакрального и пытаются перекрыть парадигматический разрыв между реальным и идеальным130

.

Как и эти исследователи, но совершенно самостоятельно Шаров понимает большевистскую революцию и террор как проявления апокалиптического милленаризма, включающего в себя ряд обязательных элементов: интерпретацию реальности как царства Антихриста, понимание эсхатологической катастрофы как единственного способа очищения и обновления мира, ожидание скорого Апокалипсиса и Второго пришествия. Более того, он увидел в сталинизме не аберрацию, не отклонение от «нормального» хода русской истории, а ее логическую кульминацию – то, к чему вели столетия русского милленаризма, начала которого он в разных романах определяет по-разному, однако всегда возводит их к той или иной версии иудео-христианской мифологии.

Конечно, в отличие от современных историков Шаров пишет свой образ русской истории широкими художественными мазками, без колебаний оперируя такой абстракцией, как «народ», и тем самым вольно или невольно эссенциализируя провиденциализм русской истории. Если Эткинд и Слезкин, каждый по-своему, вписывают провиденциальный дискурс в сложные отношения с просветительскими и эмансипаторными аспектами русской революции, то Шаров «вычитает» эти элементы целиком и полностью, превращая русскую революцию и последующую историю в прямое развитие метанарратива русского милленаризма, сложившегося еще в XVI веке.

Так, в письме Александру Эткинду Шаров вписывает в эту концепцию сырьевую экономику и внутреннюю колонизацию – то, чему посвящена книга Эткинда «Внутренняя колонизация». Заканчивается рассуждение Шарова таким пассажем о русском провиденциализме:

Как известно, в этом учении все не случайно, все Его промысел. Если ты грешен – с неизбежностью жди природных катаклизмов: голода, холода, других кар, но коли мы облагодетельствованы, так выделены из череды других народов, значит – что бы кто ни говорил и в чем бы нас ни обвинял, мы Ему угодны. По тому же основанию мы и страна Веры. А также страна с неизбывным убеждением в собственной правоте: ведь наша правота есть и правота Всевышнего, который нас отметил и благословил. Требуются усилия, чтобы с этой логикой не согласиться131.

Кстати, и пессимизм Шарова по отношению к политическим перспективам современной России, по-видимому, был связан с явным возрождением милленаризма и, в связке с ним, мессианизма в качестве идеологического мейнстрима. Так, в эссе «Между двух революций» он писал: