Бабка с одной стороны и дед с другой были расстреляны. Еще один дед умер в тюрьме, а единственная бабушка, которую я знал, пять лет отсидела в лагере для жен изменников родины. …В итоге все, что касается собственной родни и первых сорока лет советской власти, я представлял отрывисто, пятнами, в цельную картину мало что складывалось. Потому что, с одной стороны, из того, что я слышал, следовало, что это была жизнь, где люди, как в любой другой жизни, любили друг друга и рожали детей, очень много, часто на износ, работали, – были написаны сотни замечательных книг и сделано несчетное число открытий; наконец, жизнь, за которую они при необходимости шли умирать, и тут же, в той самой жизни, не просто по соседству, а перекладывая, перемежая одно другим – любови, детей, работу, – они стояли в бесконечных лубянковских очередях, чтобы отправить в лагерь посылку с едой и теплыми вещами, которая, если повезет, могла помочь близкому человеку выжить. И это по тем временам еще «светлый» вариант139
.Иначе говоря, гротескное сознание Шарова выросло на почве невозможности совместить историю семьи (историю рода), в центре которой стоит осмысленная и теплая повседневность, со вписанной в эту историю катастрофой – разрывом, дырой в бездну, из которой веет неприрученным ужасом. Это, конечно, не только его личная «невязка» – она лежит в центре самосознания нескольких советских поколений: условно говоря, от поколения детей 1930‐х годов (Трифонов, Петрушевская, Битов, Вен. Ерофеев и др.), чаще называемых шестидесятниками, до следующих за ними поколений – и в рожденных в поздние 1940‐е – 1950‐е (поколение Шарова, Сорокина, Елены Шварц, Рубинштейна) и 1960–1970‐е (поколение Пелевина, Степановой, Шишкина, Быкова). Но именно Шаров трансформировал эту «пост-память» в рефлексию о религиозном метанарративе русской революции – метанарративе, превратившем Апокалипсис в часть планового хозяйства.
Общие контуры милленаристского метанарратива намечаются у Шарова уже в «Репетициях» (1992). В романах 1990‐х – начала 2000‐х («До и во время», 1993, «Мне ли не пожалеть…», 1995, и «Воскрешение Лазаря», 2002) он уже предстает полностью сложившимся и все более детализированным. В трех последних романах («Будьте как дети», 2008, «Возвращение в Египет», 2013, и «Царство Агамемнона», 2018) метанарратив расширяется, поглощая все новые и новые культурно-исторические дискурсы и стратегии поведения. Однако исследование эволюции этой мифологии в романах Шарова – дело будущего. Первостепенной задачей представляется обозначение ее более или менее устойчивых, то есть повторяющихся мотивов. Повторяющихся настолько часто, что в них можно увидеть архетипы милленаризма в шаровском понимании.
Каковы же они?