Владимир Шаров: по ту сторону истории

Шаров постоянно возвращается к доктрине «Москва – Третий Рим» как основе русского милленаризма. По его убеждению, «„Сказание“ [„Сказание о князьях Владимирских“, в котором излагалась эта доктрина,] вскоре приобрело официальный статус, сделавшись вступительной статьей к „Государеву родословцу“, и для русского общества мало уступает перевороту, сделанному Коперником для общества западного. Только вектор его противоположный. Коперник умалил и землю, и весь человеческий род, убрав его из центра мироздания; монастырские же книжники, наоборот, поставили русскую историю в центр мира»140. Ср. в «До и во время»: «Евреи из‐за своей греховности потеряли благодать, и Россия стала новой Святой землей. Русский народ избран Богом, чтобы объединить вокруг себя все силы добра и света, какие есть на земле, и готовиться к последней, решающей схватке с силами мрака и греха»

141. Доказательством избранности становится и финал романа, в котором отделение геронтологии психбольницы в Москве 1960–1970‐х годов превращается в новый Ковчег посреди нового Великого Потопа. А в «Воскрешении Лазаря» в Советскую Россию приходят Дева Мария вместе с Николаем Угодником и Ильей-Пророком, и все они отбывают срок в ГУЛАГе.

Общеизвестную концепцию русского мессианизма Шаров интерпретирует как основание для особой философии власти в России. В соответствии с этой философией, власть несет ответственность перед Богом, а не обществом, и главное, за что власть отвечает, – это богоугодность России, то есть сохранение статуса избранности. Вот почему в русской истории не прямые проявления некомпетентности, а природные бедствия и катаклизмы, как и военные поражения, служат главным доказательством провала властных институций. Отсюда же и преимущественный механизм русских революций – сверху:

Филофей и Савва вольно или невольно соблазнили, искусили верховную власть революцией. Именно после них в России революция «сверху» навсегда вошла в арсенал верховной власти, ими были оправданы, получили высшую санкцию новые и новые перевороты. Революцией была попытка Грозного с помощью опричнины кардинально изменить самый характер связи между собой и служилым сословием. Через полтора века после Грозного на полный слом государственного устройства пошел Петр; еще через два века – Сталин… Все они отлично сознавали родственность с предшественниками и свою революционность трактовали как традиционную и законную142.

В романах Шарова, как правило, сталкиваются, а вернее, взаимодействуют две силы – верховная власть, представленная историческими персонажами, и вымышленные или невымышленные, но радикально трансформированные по сравнению со своими историческими прототипами новые пророки, которые напрямую общаются с Господом. И та и другая сила пытается договориться с Богом, понять Его волю и убедить Его принять их проекты как угодные Ему. Впадающий в детство Ленин в романе «Будьте как дети» парадоксально совмещает в себе обе эти функции.

2. Революция как человеческая попытка приблизить Второе пришествие

В «Репетициях» начатая Никоном инсценировка евангельских сцен как призыва к возвращению Христа доживает до революции, а затем и ГУЛАГа, почти не меняя очертаний, что непосредственно свидетельствует о преемственности между средневековым мессианизмом и модернистским милленаризмом. В «До и во время» появляется радикально-модернистская группа «Эвро», которая выращивает гениев для революции и того, что за ней последует, а именно для Апокалипсиса и Второго пришествия: «Конечной целью общей программы [группы „Эвро“] было возвращение самим человеком, а не Богом, всего человеческого рода в рай и его соединение с Господом»143. В «Воскрешении Лазаря» эта же цель понимается как глубинный, выношенный веками бунт против Бога. Таким образом, как известно, часто интерпретируется модернизм, но Шаров подчеркивает, что перед нами не богоборчество, а «помощь» Богу – достижение его целей человеческими усилиями: