Владимир Шаров: по ту сторону истории

Сначала история де Сталь кажется еще более явным отступлением от основной линии, чем любая другая часть романа, и рассказчик неоднократно делится с читателем своей растерянностью по поводу ее вторжения; и все же именно эта линия окажется магистралью, к которой постепенно присоединятся многие другие герои и мотивы романа. Мадам де Сталь, по словам Ифраимова, смогла трижды продлить свою жизнь благодаря таинственному веществу – «основой его была та самая мандрагора, что в древности помогла понести [библейский] Рахили» (ДВВ 128). Настоящая де Сталь, как напоминает нам сам Ифраимов (ДВВ 123), действительно посетила Россию в 1812 году и встречалась с Александром I; в романе Шарова она навсегда остается в России «под именем Евгении Францевны Сталь, помещицы Тамбовской губернии» (ДВВ 129). Метафорически репрезентируя обмен революционными идеями, влияние Франции на Россию и ценностей Просвещения на русскую революцию, де Сталь воплощает магистраль романа – одновременно интеллектуальную и сексуальную. У нее «был очень сильный, рассудочный, почти мужской ум», согласно Ифраимову (ДВВ 20); но она также становится любовницей бесчисленных революционеров в романе, будь то интеллектуалы, художники или политики – от Федорова до Сталина (которого она тоже родила, что можно рассматривать как окончательное метафорическое выражение вырождения революционной идеологии). И на своем собственном примере, и как «мать» партии (ДВВ 42), де Сталь символизирует западноевропейскую цивилизацию в целом и историческую преемственность, в то время как Федоров воплощает попытку остановить историю в надежде искупить несправедливость прошлого.

Наиболее эффективным художественным средством, с помощью которого противопоставляются мировоззрения де Сталь и Федорова, становится контраст между повествовательным импульсом и «замедленностью» – тот же самый контраст, который не менее успешно используется в «Репетициях»; и в обоих случаях этот прием в значительной степени формирует структуру романов. В самой середине «До и во время» темп текста замедляется до смертельного оцепенения, поскольку ночь за ночью Федоров излагает свой проект преобразования или, вернее, выравнивания жизни на земле: разрушение гор, мелиорация болот, уничтожение городов, восстановление братства народов, создание «совсем простой и понятной жизни» (ДВВ 164); но прежде всего – прекращение деторождения, которое должно предшествовать воскресению мертвых. При этом он ночь за ночью нависает над паланкином, в котором де Сталь прячется от холеры; этот «хрустальный гроб» выступает метафорой не только смерти, но и сексуальной недоступности де Сталь в воображении целомудренного Федорова (хотя на самом деле она отчаянно желает его). Одержимый собственным проектом, Федоров говорит как «сломанная игрушка» (ДВВ 171), сбиваясь и проявляя что-то вроде умственной заторможенности, мучая де Сталь своим догматизмом. Только подмешав ему опиум и позволив дать выход его сексуальным потребностям, де Сталь удается вывести и его, и роман из оцепенения. С этого момента сюжет набирает скорость – достигая пика в изображении отношений де Сталь и Скрябина (в шаровском романе последний играет в русской революции большую роль, чем Ленин).

Подобно року, «магистраль» ориентирует сюжетное движение на финал. Памятные завершения романов Шарова являются, однако, не столько развязкой их сюжетов, сколько распутыванием переплетений идентичностей, метафор, мифов и аллегорий, которые составляют их основу. Концовка «До и во время» кажется открытой с точки зрения сюжета, но, с другой стороны, весь заключительный раздел романа, составляющий добрых полсотни страниц, вносит в текст иные формы ясности. Отвечая на вопросы Алеши, который в этот момент выступает как заместитель читателя, Ифраимов объясняет, что пурга, бушующая за окнами больницы, – это библейский Потоп (метафора божественного наказания, Революции и Апокалипсиса); что само отделение – это Ковчег, в котором будут спасены лишь немногие (ковчег, в свою очередь, является метафорой и христианской церкви, и «бессмертной» партии, которая «как Бог и пребудет вечно» (ДВВ 345, 350)); что Федоров – это Ной и вместе с де Сталь все еще живет в клинике (это пожилая пара, за которой Алеша уже давно наблюдает); а три солдата-идиота – их дети (метафора философии Федорова, направленной против деторождения).

В финале мы видим, как различные «обрывки» романа становятся прозрачными (вспомним композиционные приемы Кочина), позволяя и даже поощряя читателя пересмотреть и переосмыслить весь роман заново, вернуться к началу и убедиться, что отступления-прелюдии предвосхищают и отражают основные темы подобно зеркалам на обочине магистрали (шаровский ответ Стендалю и его известному сравнению романа с зеркалом на большой дороге). Как мы теперь понимаем, главные герои романа тоже представляют различные формы палимпсеста: фигура Учителя (Толстой, Федоров, Ленин), фигура Мессии (Ной, Федоров, Скрябин, рассказчик Алеша), юродивый (Федоров, Толстой, Скрябин, Алеша)296.