Владимир Шаров: по ту сторону истории

Общим знаменателем для всех этих фигур является Христос, чье фундаментальное значение для творчества Шарова и его взгляда на российскую историю также разъясняется в последней части «До и во время». За сорок страниц до конца романа Шаров прибегает к неожиданному приему (которым воспользуется еще не раз в других текстах): он переносит сюда большой фрагмент из начала своей предыдущей книги «Репетиции», в данном случае четыре страницы речи некоего Ильина (идеологически далекого от реального философа Ивана Ильина). Его интерпретация значения Христа для истории человечества проясняет взаимозависимость добра и зла, которая во всех произведениях Шарова служит тематическим аналогом взаимозависимости формальных контрастов.

Сам Христос есть чистое добро, говорит Ильин, но парадоксальным образом пример, который Он подал, послужил тому, чтобы стереть грань между добром и злом. Этот путь, по словам Ильина, – путь чуда, милости и справедливости, и ключ к нему заключен в притче о хозяине, который платит одинаковую цену работникам на винограднике, хотя одни работали весь день, а другие лишь час, ибо «будут последние первыми» (ДВВ 318). Если бы человек доказал, что способен свободно выбрать добро, то это подтвердило бы «истинность, доброту Господня мира» (ДВВ 320), но человек доказал свою неспособность к такому выбору – и Христос явился, чтобы совершить революцию. Для истории человечества, жившего до Него, это означало: «и все, что было после рождения человека, все зло – было ненужным, простым порождением зла от зла. И сделанное на земле праведниками – тоже ненужным, и нет у Бога никого, и, главное, добро не лучше зла, люди его не выбирали. Не захотели или не успели. И Христос останавливается» (ДВВ 320).

Христос у Ильина, как и у Достоевского, является совершенным и прекрасным человеком и моральным идеалом; и все же место, которое отводит ему Ильин в истории нравственного развития человека, прямо противоположно тому, что предполагал Достоевский, а именно: Христос принес человеку свободу выбирать добро, а не зло, и «Братья Карамазовы» – это ответ на утверждение Великого Инквизитора, что человек должен быть освобожден от тяжкого бремени свободы выбора. Для Ильина, напротив, пришествие Христа противоречит моральной свободе и усилиям дохристианской (а точнее, иудейской) культуры.

В целом Шаров, кажется, разделяет идеи Ильина, доказывая в своих романах, что даже если Христос «остановился», то российская история возвращается к Его модели моральной революции всякий раз, когда (цитируя повторяющийся образ) чаша греха снова начинает переполняться. «Я не хочу так сказать, – говорил Ильин, – но получается, что когда появился на земле Христос, там, где Он жил, в Израиле, остался только один – революционный и мгновенный по своей сути путь праведности, тот путь, которым шел Сын Божий и Его ученики» (ДВВ 317). Как свидетельствует все творчество Шарова, в «Третьем Риме» – христианской России – стремление вычеркнуть прошлое, к которому привел пример Христа, желание «поставить крест» на прошлом (используя еще одну часто повторяющуюся у Шарова идиому) являются ложным началом, которое ведет к новым ложным началам в будущем, будь то жизнь нации или личности. В «До и во время» это стремление воплощено в образе Федорова, в котором Шаров соединяет полюса статики и перманентной революции («молниеносный путь»).

Федоров у Шарова также воплощает ошибочно – буквально – понятый призыв Христа: «если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф 18:3); именно поэтому де Сталь сначала воспринимает его как «сущего ребенка» и «мальчика» (ДВВ 138). В романе, названном по этому евангельскому стиху («Будьте как дети», 2008), Шаров разрабатывает тему намеренного инфантилизма как метафору культуры и страны, не желающей вырасти из своей святой простоты и отталкивающейся от взрослой жизни как неотделимой от сложности и греха. В этом мотиве Шаров также видит параллель с историей большевизма и всех других революций, которые описываются им как попытки «еще раз провести чистый разрыв между добром и злом, сделать мир таким же простым и ясным, каким он был до падения»297. Творчество Шарова показывает, что в русской культуре Христос выступает фундаментальным, даже типографски-наглядным символом заблуждения относительно возможности такого разрыва. Так, в «Репетициях» частое повторение имени Христа позволяет первой букве его имени (Х) зрительно превратиться в эмблему как открещивания от прошлого, так и симметрии оппозиций, существующих на всех уровнях произведений Шарова.