Но утром, когда Фарамир вышел в сад, он увидел ее — Йовин стояла на стене; она была вся в белом и сияла на солнце. Он окликнул ее, и она спустилась, и с тех пор они каждый день вместе гуляли в саду — то молча, то тихо беседуя. А Верховный Целитель глядел на них из окна и радовался, ибо труд его облегчился; потому что, хоть и тяжко давил на души ужас тех дней, эти двое с каждым днем набирались сил.
Пошел пятый день, как Йовин впервые увидела Фарамира; они опять стояли на стене и всматривались в даль. Ночью с севера подул пронизывающий ледяной ветер; а земли вокруг казались серыми и мрачными.
Они были в теплых одеждах и толстых плащах, а Йовин набросила поверх всего большую накидку цвета глубокой летней ночи, изукрашенную по подолу и вороту серебряными звездами. Этой накидкой закутал ее Фарамир; он думал, как она прекрасна и горда — истинная королева. Мантия была соткана некогда для его безвременно умершей матери — Финдуилас из Дол-Амроса — и была для него памятью о красоте прежних дней и о его первой печали; и одеяние это показалось ему достойным красоты и печали Йовин.
Но сейчас она дрожала под звездной накидкой и смотрела на север, в лицо холодному ветру — туда, где небо было суровым и чистым.
— Что ты ищешь, Йовин? — сказал Фарамир.
— Разве Черные Ворота лежат не там? — отозвалась она. — И разве он не должен быть сейчас там? Прошло семь дней, как он уехал.
— Семь дней… — повторил Фарамир. — Не думай обо мне дурно, Йовин, если я скажу: они принесли мне радость и муку, каких я не знал прежде. Радость видеть тебя; но муку, ибо теперь страх и сомнения этих лихих времен стали темны, как никогда. Йовин, я не хочу, чтобы мир кончался и не хочу так быстро терять то, что нашел!
— Терять, что нашел, Князь?.. — удивилась она; но глаза ее были добры и печальны. — Не знаю, что нашел ты в эти дни такого, что мог бы потерять. Но, друг мой, давай не будем говорить об этом! Давай помолчим! Я стою на каком-то жутком краю, и у моих ног — черная пропасть, и есть ли свет позади — не знаю. Ибо я еще не могу обернуться… Я жду удара судьбы.
— Да, мы ждем удара судьбы, — кивнул Фарамир; и они умолкли.
И казалось им, что ветер стих, свет померк, солнце затуманилось, а все звуки в Городе и вокруг смолкли: не слышно было ни ветра, ни голоса, ни зова птицы, ни шороха листвы; даже сердца их будто перестали биться. Время застыло.
Они стояли; руки их встретились и сжались, но они не заметили этого. Они ждали — сами не зная чего. Потом вдруг над хребтом дальних гор встала стена тьмы, возвышаясь, как волна, готовая залить мир, и в ней мерцали молнии; и дрогнула земля, и сотряслись стены Города. Звук, подобный вздоху, донесся из полей окрест. И сердца их забились вновь.
— Это напоминает мне о Нуменоре, — сказал Фарамир, и удивился, услышав свой голос.
— О Нуменоре?.. — она подняла к нему глаза.
— Да, — сказал он. — О землях Запада, и о великой тьме, волной накрывающей зеленые луга и омывающей холмы — тьме неизбывной. Мне она часто снится.
— Значит, ты думаешь, что близится Тьма? — медленно проговорила Йовин.
— Тьма Неизбывная? — и вдруг приникла к нему.
— Нет, — сказал Фарамир, глядя ей в лицо. — Это лишь страшный сон… Я не знаю, что случилось. Ум мой сказал, что грядет великое лихо, и мы стоим у края дней. Но сердце говорит: нет; и на душе у меня легко, и надежда и радость пришли ко мне и разуму не победить их. Йовин, Йовин, Светлая Дева Роханда, в этот час я не верю, что настанет тьма! — он нагнулся и поцеловал ее в лоб.
Так стояли они на стенах Города Гондора, и поднялся сильный ветер, и волосы их, смоляные и золотистые, смешались. И Завеса Тьмы поднялась, и солнце очистилось, и засиял свет; и Андуин искрился серебром, и во всех домах Города люди пели от непонятной радости.
И не успело солнце склониться к западу, с востока прилетел огромный орел и принес от Полководцев Запада вести превыше всех надежд.
И люди пели на всех улицах и дорогах Города.