Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления

Разумеется, беспокойство за судьбу русских гарнизонов в этих городах, всё еще продолжавших сопротивление, было достаточным основанием для похода к Чернигову и Нежину. Однако, как представляется, решение царя и его советников определили и другие весьма важные соображения. Мимо их внимания, несомненно, не прошло, что в сложных событиях и второй половины 1659 г., и рубежа 1660/1661 гг. именно с северной части Левобережья началось восстановление русской власти.

Для понимания последующих событий важно было бы выяснить, каковы были настроения разных групп населения Левобережного гетманства, и особенно северной его части, летом – в начале осени 1668 г. Главным источником здесь могут служить лишь свидетельства лазутчиков, высылавшихся на эти земли, пленных и выходцев в русские полки, однако сообщения на интересующую нас тему встречаются в них скорее как исключение. Всё же и эти немногие свидетельства могут дать определенный материал для выяснения поставленного вопроса. Так, заслуживают внимания встречающиеся в этих речах свидетельства о настроениях мещан на территории, охваченной восстанием. 28 марта казак Андрей Котенок, навещавший родственников в Гадяче, сообщал: «А Гадяцкие, де, мещане в великом сумненье, а меж себя говорят: не ведомо, де, что будет, добро или худо»[1192]. Еще интереснее в этом плане речи казака из Лебедина, записанные 12 марта. Безуспешность штурмов Нежина он объяснял тем, что «которого дни приступу быть и казаки, де, нежинские и мещане в замок воеводе весть дают»[1193]

. Эти свидетельства показывают, что вряд ли можно говорить о единодушной поддержке восстания со стороны левобережного мещанства.

В приведенном сообщении упоминаются и нежинские казаки; очевидно, что и в их среде были разные настроения. В этом плане представляет определенный интерес пассаж в письме глуховского полковника Филиппа Уманца рыльскому воеводе, написанном в июле 1668 г. в связи с предполагавшимся обменом пленными. Здесь читаем: «И сами вы знаете, мы правде не были изменниками и не от нас ся тое стало, только видих… то Бог, а невинного кровопролития судить ему, о що ся стало, под властью живучи, мусим жить и слухать»[1194]. Здесь важно отметить само появление такого пассажа в письме, посвященном совсем другой теме. Заслуживает внимания и тональность этого пассажа, явно проявляющееся в нем стремление отмежеваться от происшедшего и возложить ответственность за всё на стоящие над глуховскими казаками «власти».

Конечно, далеко не все среди казаков разделяли такие настроения. Об этом ясно говорит упорная защита Котельвы от армии Г. Г. Ромодановского. Неслучайно в одной из отписок командующего читаем, что «котелвяне стоят в великом упорстве и склонности никакие от них нет»[1195]. Каковы же были причины такого упорства? Некоторый свет на эту сторону дела проливает запись показаний Мишки, «человека» П. В. Шереметева, находившегося в первые месяцы восстания в Новгороде-Северском. Казаки говорили ему, что были вынуждены восстать, так как царь и король «велели их, всех черкас, побить и совсем всю Украину разорить»[1196]

. Таким образом, под влиянием воззваний Брюховецкого казаки были убеждены, что они находятся в безнадежной ситуации, у них нет выбора и им ничего не остается, как защищаться с оружием в руках.

К сожалению, в первые месяцы восстания русские власти не предпринимали усилий, чтобы убедить население Левобережья в обратном, хотя, как увидим далее, «прелестные листы» Брюховецкого уже в марте оказались в Москве. Нельзя сказать, чтобы совсем ничего не делалось, но отдельные предпринятые шаги оказались неудачными, так как в Москве плохо представляли себе реальное положение дел.