Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления

Русские собеседники (дьяки Дементий Башмаков и Федор Михайлов) задали Магнифику только два вопроса. Один из них был понятным и естественным. Дьяки спрашивали полковника, какую «службу» может ожидать царь от Любомирского, оказывая ему помощь. Посланец ответил, что когда Любомирский вернется в состав сената, он «вести всякие писать станет», будет содействовать заключению мира между Россией и Речью Посполитой и способствовать тому, чтобы «поляки были впредь в замыслех своих невысоки и чтоб соединитца на бусурман»[496]. Как представляется, это было примерно то, чего ожидали в Москве, но обращает на себя внимание очень общий характер ответа, отсутствие упоминаний о каких-либо обязательствах и гарантиях. Особый интерес представляет другой вопрос. У Магнифика спрашивали, может ли гетман «царского величества под высокую руку в подданство привесть Княжество Литовское без крови»[497]. Заключение сепаратного русско-литовского соглашения, установление русско-литовской личной унии было одной из главных целей русской внешней политики во второй половине 1650-х гг., когда русские войска занимали бо́льшую часть территории Великого княжества Литовского. После военных неудач 1660 г. эти проекты были отодвинуты на задний план. В обстановке, когда в Речи Посполитой началась гражданская война, они снова ожили. Вместе с тем вопрос, заданный Магнифику, говорил о слабом знании внутриполитической ситуации в Польско-Литовском государстве. Дьяки основывались на сообщениях Г. Богданова, что шляхта любит Любомирского, что за него «стоит» первый литовский сенатор Павел Сапега, что войско недовольно руководителем «прокоролевского» лагеря в Литве польным гетманом М. Пацем и что ему «конечно от войска быть побитым»

[498]. Это позволяло предполагать, что в Литве Любомирский пользуется серьезным влиянием. В действительности, однако, хотя первоначально некоторые литовские сенаторы (в их числе и Павел Сапега) сочувствовали Любомирскому, в конфликте Великое княжество Литовское последовательно выступало на стороне короля, и на принятые здесь решения гетман не смог повлиять[499]. Характерно, что, говоря о связях с Любомирским многих польских политиков, в том числе и тех, которые «при короле живут и с Любомирским тайно совет держат», посланец одновременно отметил, что «литовские, де, сенаторы при короле все»[500]

. Неудивительно, что на заданный ему вопрос Магнифик ответил, что «говорить ему о том не наказано»[501].

Переговоры закончились 2 марта[502], а уже 6 марта гонец передал предложения гетмана А. Л. Ордину-Нащокину чтобы тот высказал о них свое мнение

[503]. Свои соображения дипломат изложил в отписке, отправленной в Приказ тайных дел[504]. Если до этого он сам был инициатором переговоров с Любомирским, то теперь он выступил против того, чтобы давать субсидии мятежнику. Чем же объяснить такое изменение его взглядов? Решение обратиться к Любомирскому было связано с проявившейся на переговорах 1664 г. резкой неуступчивостью комиссаров, нежеланием королевского двора искать мира. В Любомирском и его сторонниках видели силу, способную содействовать заключению мира. В грамоте, посланной царю, гетман цитировал обращение Марселиса, который предлагал отправить в Москву его представителя, чтобы договориться о «постановлении покоя и унятии с обоих сторон крови християнской»[505]

. Возможно, для Любомирского это были пустые слова, но в Москве действительно стремились к миру. К началу 1666 г. положение существенно изменилось. В позиции официальных кругов Речи Посполитой произошли перемены, обозначилась и с их стороны тенденция к поискам мира. С другой стороны, стало ясно, что Любомирский выступает с инициативой организации коалиции европейских государств, которые должны силой препятствовать возведению на польский трон французского кандидата. Тем самым Россия должна была принять участие в крупном международном конфликте. Перспективы его были неясными, но было очевидно, что такое участие явно отдалит заключение мира[506]. Оценивая предложения Любомирского, А. Л. Ордин-Нащокин писал царю, что «такому промыслу ныне быть не к делу», следует «во всех мыслях конец приводить, чем бы скорее к миру». Он, правда, предлагал ответить согласием на просьбу Любомирского принять в Москве его сына Александра, но связывал этот шаг с тем, что такой шаг «полякам будет к страху» и тем самым послужит «к большой помочи мирного промыслу», то есть заставит комиссаров скорее согласиться на заключение мира.

Чем закончились переговоры, точно не известно. В грамоте, отправленной Е. Любомирскому 16 марта, было лишь сказано, что ответ на его предложения дан полковнику «словесно»[507]. Поскольку переговоры не получили продолжения, очевидно, ответ соответствовал предложениям А. Л. Ордина-Нащокина.