Волчья каторга

– Поня-атно, – раздумчиво протянул судебный следователь по наиважнейшим делам и посмотрел на купола Пятницкой церкви, что стояла поодаль. – Теперь, господа купцы, я прошу вас описать этого помещика как можно более полно, в малейших деталях, включая ваши собственные ощущения, впечатления, догадки и прочие незначительные, на ваш взгляд, мелочи. Итак, с кого начнем? – спросил он и посмотрел на потомственного почетного гражданина Комолого: – С вас?

– Ну, давайте с меня, – согласился Козьма Игнатьевич и впал, опять-таки, в не свойственное ему раздумье.

– Что такое? – удивился Воловцов. – Почему вы молчите?

− Да я, прошу прощения, даже не знаю, чего и сказать-то, – растерянно произнес потомственный почетный гражданин.

− И все-таки, что бы вы могли в нем выделить?

− Ну-у… Он очень сильный мужик, волевой, я бы сказал. Именно про таких и говорят, что лучше их не злить и не загонять в угол…

– А как вы это поняли? Вы же говорите, он сидел в сторонке, в разговоры ваши не встревал, и вы даже забывали об его присутствии.

– Не часто таких встретишь. От него веяло какой-то силой, – нашелся купец Леонтьев, когда на этот вопрос судебного следователя Комолый лишь пожал плечами.

– Веяло? – переспросил Воловцов.

– Да, – убежденно ответил Венедикт Серапионович.

– Хорошо, – одобрительно посмотрел на купца третьей гильдии судебный следователь. – Ну, а описать вы его сможете? Рост, черты лица, походка, голос? Приметы какие-нибудь особые…

– Нет, примет таких особых у него не было… Во всяком случае, чтобы явно в глаза бросались, – добавил Комолый. – Голос… – он чуть подумал, – спокойный такой голос, уверенный, кажется…

– Уверенный, точно, – поддакнул Леонтьев.

– Росту он примерно двух аршин и девяти с половиною вершков, – продолжил потомственный почетный гражданин, – гладко брит, ни бороды, ни усов нету. Волосы русые… А более я ничего и не упомню.

– А вы, – посмотрел на Леонтьева Иван Федорович. – Вы подтверждаете сказанное Козьмой Игнатьевичем?

– Подтверждаю, – сказал Венедикт Серапионович и кивнул для пущей убедительности.

– Ну, а нос, глаза – какие они? – нетерпеливо спросил Иван Федорович, которого снова начали терзать смутные воспоминания, которым он покуда не находил объяснения.

– Нос прямой! – ответил Комолый. – А вот глаза… Я ни разу не встретился с ним взглядом.

– Глаза, кажись, серые, – неуверенно произнес Леонтьев.

Воловцов достал памятную книжку и аккуратно каллиграфическим почерком записал главное из показаний обоих купцов. Чай давно остыл, но чашки у всех троих стояли почти полные: за разговором никто из этой троицы не сделал более двух-трех глотков.

Записав показания, Иван Федорович посидел некоторое время в раздумье, а потом задал последний вопрос:

– Вы покинули господина Стасько около трех часов ночи, так?

– Так, – хором ответили купцы.

– Сказав, что днем пришлете приказчиков забрать отобранные вами часы, верно?

– Верно, так и было, – кивнули купцы.

– Вы попрощались со Стасько и вышли из его комнаты вместе. Так? – последовал новый вопрос.

– Так, – снова согласились купцы.

– А этот помещик из второго нумера остался?

– Остался, – ответил потомственный почетный гражданин Комолый и округлил глаза: – Выходит, он и есть убивец?

– Выходит, – сказал Иван Федорович, полностью уверенный в своем ответе…

Через полчаса судебный следователь Воловцов приступил к допросу еще одного свидетеля, старика Никифора Селищева, конюха купца Суходаева, кормившего лошадей в половине пятого в день убийства и видевшего, как из меблированных комнат Глафиры Малышевой выходил тот самый господин, похожий, по свидетельству купцов Комолого и Леонтьева, на помещика. Таковыми и были первые вопросы судебного следователя Воловцова, после того как он назвал себя, свой чин и должность:

– Значит, это вы видели крепкого высокого мужчину лет тридцати с небольшим? Выходящего из меблированных комнат сестер Малышевых ранним утром восемнадцатого сентября сего года?

– Да, я это видел, – немного обиженно ответил Селищев. – А почему вы у меня это спрашиваете? Я ведь об этом вашенским служивым уже говорил… И городовому Самохину, и надзирателю Поплавскому. И запись таковая имеется в их бумагах. Что же вы, не верите мне?

– Вы человек пожилой, и не то чтобы мы не верили, а… – начал, было, Воловцов, но старик сердито перебил его: