Воронеж – река глубокая

— Давай морду ему набью,— вдруг предложил Степа-Леша,— руки чешутся, и откуда такая вошь объ­явилась? К нам бы его в батальон морской пехоты под Одессу. Он бы на одной ноге быстрее забегал, чем на трех.

— Мальчики, мальчики,— умоляла нас Серафима Петровна,— пусть тянут линию. Нет худа без добра.

— А где же мы лампочки достанем? Патроны, вы­ключатели? — уже по-деловому рассуждал Рогдай.

На базаре купим,— сказала Настенька.— Там продают.

— Где-нибудь отвинтим,— сказала Елка.— В горо­но. Я видела. Там в коридоре три лампочки, я хотела залезть на стул, отвинтить, да мама не дала.

— Не позорьте меня! — взмолилась Серафима Пет­ровна,— И что за дети пошли! Я тебе руки оторву, если посмеешь вывинтить лампочку в государственном уч­реждении. Это же не немецкая биржа труда, а наше русское родное учреждение. Ты,— она погрозила Рог- даю,— инвалида Отечественной войны лягаешь, как будто он тебе ровня.

— Ровня,— огрызнулся Рогдай.— Да я с ним и раз- говаривать-то не хочу. Самозванец!

— А ты,— она строго посмотрела на Степу-Лешу,— сразу кулаки в ход пускаешь. Что с вами делать! А мои- то, мои девочки, в гороно, в самом гороно чуть лампочки не вывинтили. Это же воровство чистой воды, банди­тизм... Чтоб у меня... Я с вами поговорю, ох, я погово­рю... Педсовет устрою. Чтоб у меня...

— Поняли,— согласился Рогдай. Он быстро вски­пал, но еще быстрее отходил. Он умел каяться. Нашкс- днт, только возьмут за шкирку, сразу делает покаянное лицо — и начистоту. И обезоруживает, потому что по­винную голову меч не сечет. Тактик.

Не солоно хлебавши мы вернулись домой.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Легче было раздобыть исправную гаубицу с полным боекомплектом, чем достать обыкновенные электриче­ские лампочки в каких-нибудь несчастных сорок свечей. «Магазин электротоваров» — такого понятия не было в обиходе.

— Все потому,— дал объяснение Степа-Леша, кото­рый умел обращаться с электрообрудованием,— что лампочки имеют свойство — они лопаются.

— Взрываются? — спросила тихо Елочка.

Из фланельки мать ей сделала теплое платьице темно-синего цвета. На ногах были чуни с опорками, но чуни крепкие, в них пройдешь по любой луже, ног не замочишь. Елка увязалась за нами. Мы рыскали по городу и в конце концов пришли на базар. Постараюсь его описать, потому что базар сорок третьего года был особенным.

Если зайти с Пушкинской, то попадешь в сутолоку торговок газетами. Цена номера — рубль. Газеты поку­пали не для чтения, газеты шли на курево. Каждая газета имела особенность. Так, «Правда» рвалась вдоль строки, «Красная звезда» поперек. Махрой звонко тор­говали инвалиды. Табак был «вырви глаз». Пробовать разрешалось. Брали щепотку, заворачивали в свою газету, потому что инвалиды газет не держали.

Слева шумел толчок.

Человека встречали у входа несколько инвалидов и без обиняков спрашивали:

— Что несешь? Покажь!

Человек показывал кофту, или отрез, или обувку, часы... Калеки разглядывали вещь на свет, щупали, нюхали, как оценщики в ломбарде, и называли мизер­ную цену. Назначенная цена обсуждению не подлежала. Если хозяин не соглашался отдать по дешевке, он отда­вал вещь через два часа еще дешевле. К нему подходили по очереди барыги и хаяли вещь: «Дырявая, затаскан­ная, никому не нужная...»

— Продавай за тысячу,— подходил к «часовщику» напарник.

- Тысячу! — кричал весело «часовщик», выиски­вая среди толпы человека с деньгой. У барыг был нюх на таких людей, своеобразный талант.— За тысячу...

— Анкерный ход... Золотой баланс, ручной работы машина, - тирада полностью относилась к оторопевше­му клиенту, который на секунду остановился, чтобы послушать, о каком таком золотом балансе кричат.

— Товарищ,— обращался к нему, как к мировому судье, «часовщик»,— погляди, какая машина! Погляди, погляди, за это деньги не беру.

— Нашел, кому показывать,— вмешивался «возму­щенный» напарник.— Да он трактор от будильника не отличит.

— Отстань, сам не можешь отличить паровоз от ходиков. Гляди, гляди, товарищ.— Часы в руки не давались. Так дети дразнят котенка бумажкой, привя­занной к ниточке,— Золотой баланс. Швейцария. Пят­надцать камней.

— И двух не хватает,— подыгрывал напарник.— Один снизу, другим ударить.

— Отойди! — заходился «часовщик».— Я тебе за пять тысяч не продам, а этому человеку за шестьсот отдам. Потому что он понимает. Глянь, глянь, послушай, слышишь, как тикают? Во? Мужик соображает. Это умный человек в отличие от тебя — одна извилина, да и та прямая.

— Да у него денег нет,— подначивали простака.

— Да он пришел подштанники купить,— восклица­ли в углу другие барыги.

— Проспоришь.

— Я знаю, кому предлагаю,— говорил «часов­щик».— Конечно, у него выпить не на что.

— Бери, бери, за кусок продашь. Я у него хочу купить, а он полтора куска загнул,— шептал напарник «умнику».

— Отойди, отойди! — кричал «часовщик».— Спо­рим. Есть шестьсот копейка в копейку — отдаю, а нет, не хватит рубля — часы и деньги мои.

— Спорь, спорь! Не бойся! Мы у него часы отберем.

— Проспоришь, есть у него деньги,— уже вместо «умника» орал напарник.

— Выиграю!

Проспоришь, гляди, считает!