Возлюби ближнего своего

На следующее утро Керн пошел с Классманом в Бюро помощи беженцам, чтобы зарегистрироваться. Оттуда они направились в префектуру.

— Нет ни малейшего смысла заявлять о своем прибытии, — сказал Классман. — Вас немедленно вышлют. Но вам будет интересно посмотреть, что там творится. Бояться незачем: наряду с церквами и музеями здания полицейских управлений — самые безопасные места для эмигрантов.

— Это верно! — ответил Керн. — Правда, о музеях я как-то еще не думал.

Префектура представляла собой могучий комплекс строений, окаймлявших большой двор. Миновав несколько арок и войдя в парадное, Классман и Керн очутились в обширном помещении, напоминавшем вокзальный перрон. Вдоль стен тянулся ряд окошек, за которыми сидели служащие. В середине зала стояли скамьи без спинок. Несколько сот человек сидели или стояли в длинных очередях к окошкам.

— Этот зал для избранных, — заявил Классман, — почти что рай. Все они имеют вид на жительство, который необходимо продлить.

Керн сразу почувствовал царившую здесь атмосферу подавленности и тревоги.

— И это вы называете раем? — спросил он.

— Именно так. Посмотрите сами!

Классман показал на женщину, отошедшую от ближайшего к ним окошка. С выражением какого-то дикого восторга она разглядывала бумажку, на которой сотрудница префектуры поставила новый штамп. Затем подбежала к группе ожидающих.

— На четыре недели! — сдавленным голосом проговорила она. — Продлили на целый месяц!

Классман и Керн переглянулись.

— Месяц... в наше время это уже почти целая жизнь, не правда ли? — сказал Классман.

Керн кивнул.

Теперь у окошка стоял какой-то старик.

— Так что же мне делать? — спросил он расстроенным голосом.

Чиновник скороговоркой начал объяснять ему что-то. Старик внимательно выслушал ответ.

— Понимаю вас. Но что же мне все-таки делать? — снова спросил он.

Чиновник повторил свое объяснение.

— Следующий, — сказал он затем и взял документы, протянутые через голову старика кем-то другим.

Старик обернулся к человеку, стоявшему за ним.

— Ведь я еще не кончил разговор! — сказал он. — Я так и не знаю, что мне делать. Куда же мне обратиться? — вновь обратился он к чиновнику.

Тот что-то пробурчал, продолжая читать документы. Старик держался за дощечку у окошка, как потерпевший кораблекрушение за обломок мачты.

— Как же мне быть, если вы не продлите мой вид на жительство? — еще раз спросил он.

Чиновник больше не обращал на него внимания. Старик повернулся к очереди.

— Что же мне теперь делать?

Перед ним была стена каменных, озабоченных, затравленных лиц. Ему ничего не ответили. Но вместе с тем никто не пытался оттеснить его. Один за другим люди просовывали свои документы в окошко, и каждый старался не задеть старика.

Он опять заговорил с чиновником.

— Но ведь должен же кто-нибудь сказать, как мне быть! — тихо повторял он снова и снова. Он уже только шептал, и в глазах его застыл испуг. Его руки, изборожденные вздувшимися венами, все еще цеплялись за маленькую подставку у окошка. Теперь он пригнулся, и бумаги, протягиваемые над его головой, шелестели, как волны. Наконец он умолк и, словно мгновенно обессилев, отпустил дощечку и отошел от окошка. Большие кисти рук свисали, точно подвешенные к двум канатам. Казалось, и кисти, и руки уже не принадлежат ему и случайно привязаны к плечам. Казалось, его голова, наклоненная вперед, стала безглазой, и он не видит ничего. И пока он так стоял, совершенно потерянный, Керн заметил у окошка еще одно лицо, застывшее в отчаянии. Затем последовала недолгая торопливая жестикуляция, и опять эта страшная, безутешная неподвижность взгляда, это как бы слепое заглядывание в самого себя — не осталось ли хоть тени надежды на спасение?

— И вот это называется рай? — опять спросил Керн.

— Да, — ответил Классман. — Это еще рай. Конечно, кое-кому отказывают, но все же многим дают продление...