Возвращение долга. Страницы воспоминаний

Я вернулся к себе. Сердце колотило в горло, точно в груди трепыхалось живое существо. Обхватив ладонями шею, я присел на тахту, стараясь успокоить тяжелое биение. В то же время коварная мысль вплеталась в сознание: как я буду работать в такой обстановке?! Взгляд бездумно поглаживал знакомые стены, переползая от книжного шкафа через раструб домового калорифера к полкам секретера. На одной из полок, среди бумажного хлама, виднелся край картонной рамки. Приподнявшись, я вытянул рамку и вновь плюхнулся на тахту. С фотографии, на фоне деревенской избы, на меня смотрел я сам, Ириша под широкой соломенной шляпой и Лена, в такой же шляпе, но откинутой на затылок… Из Сан-Франциско мы тогда заглянули в Форт Росс, первое русское поселение на Американском континенте. А фотографировал нас смотритель, ни слова не знавший по-русски… Почему-то это обстоятельство нас тогда развеселило, и больше всех Лену. Она просто хохотала, вогнав в смущение смотрителя. Открытое, полнощекое лицо, обрамленное ворохом спутанных ветром черных волос, явно повергло в смущение пожилого смотрителя. Помнится, он угощал нас козьим молоком…

То пребывание у Ириши на калифорнийской земле, в январе 1996 года, осталось для меня меткой на всю жизнь. Накануне нашего с Леной возвращения домой мой левый глаз залила кровь – прорвался капилляр. Прилетев в Нью-Йорк, я обратился в глазной госпиталь на 14-й стрит Манхэттена. После уплаты довольно скромной суммы мне предложили немедленно прижечь лазером тот чертов капилляр, иначе есть риск потерять глаз. Подавленный, я сел перед лазерной аппаратурой и прильнул к тубусу. Оператор-японец что-то пробурчал. Я, не поняв инструкцию, принялся следить за красной точкой, вместо того чтобы хранить неподвижное положение глазного яблока. Самое большое невезенье в том, что капилляр прорвался в центре сетчатки, на самой оптической оси. И луч света, попадая на рубец от лазерного ожога, останавливается, оставляя темное пятно. В итоге я лишился «прямого» зрения левого глаза. Боковое зрение есть, я могу водить автомобиль, а читать не могу, только правым глазом… Каким я казался себе несчастным в те январские дни, лежа в этой самой комнате, на этой тахте. Как я тогда надеялся, что пропадет темное пятно перед глазом, растворится. Но рубец угнетает меня уже больше двадцати лет…

* * *

Так я и уснул, не раздеваясь, с фотографией на животе. Но сон был не долог. Какие-то прерывистые звуки проникали сквозь тонкие стены. То ли из гостиной, то ли из спальни Лены. Стекло окна размазывало грязно-серую краску ночи. Настенные часы тускло показывали четверть третьего. Я поднялся и вышел в гостиную. Включил свет. В белую наволочку подушки впечаталась черная голова женщины, лежащей под толстым одеялом. Две красные туфли доверчиво льнули к боковине дивана. Вероятно, ночная хоматейка из Гвинеи, догадался я и выключил свет… Приблизившись к дверям спальни Лены, уловил тот самый прерывистый звук. Пружиня пальцы, попытался приоткрыть дверь, но дверь предательски скрипнула. Звук прервался. Перешагнув порог, я осторожно вошел в спальню и услышал голос Лены. Она окликнула меня. Голос ее звучал значительно четче, чем тогда, за столом.

Придвинув стул, я подсел к кровати. Водянистый блик ночника падал на лицо, проявляя широко раскрытые немигающие глаза с густо-черными зеницами. «Ты хорошо устроился?» – спросила Лена. Я кивнул и выразил удивление поведению ночной хоматейки. «Спит? А я ее зову-зову. Ты услышал, а она нет. Она боится подходить ко мне, – ответила Лена и, помолчав, добавила: – Нам надо поговорить, Илюша. Только ты меня чуть повыше подними». Я продел руки ей под мышки и, приподняв, подтащил повыше. Поправил поудобней подушку и, сев на место, придвинулся поближе. После последнего моего приезда болезнь здорово потрудилась, съедая ее тело. Лишь изощренная фантазия могла бы соотнести облик лежащего в кровати существа с той женщиной, которую я знал много лет. Напрягаясь, я все же находил черты лица, устраняющие сомнения. Выпуклый лоб, он хоть и стал выше из-за поредевших волос, но сохранил знакомую форму. Асимметричные брови, так привлекательные когда-то, сейчас смотрелись гримасой страдания. А некогда упругие щеки, придававшие ей особый шарм, провалились и, казалось, касались друг друга за сжатыми белесыми губами.

Лена чуть сдвинула голову на бок и приоткрыла глаза.

– Мама переругалась со всеми русскими соседями. И кто-то из них донес на Кеннеди-бульвар в домашнюю управу, что я живу одна в этой квартире, – медленно проговорила Лена. – Явилась комиссия, предложила съехать… хоть в однокомнатный подвал, хоть в инвалидный хоспис… хоть куда… Мне страшно… А в этой квартире как-то не так, понимаешь, я к ней привыкла. И мама через коридор. С ней, конечно, не просто. Но все же…

– Курва! – не сдержался я.

– Все же близкий человек. Иногда на нее находит просветление, – вздохнула Лена. – Ты не обращай внимания, Илюша, забудь.