Возвращение долга. Страницы воспоминаний

Вспомнив Эрнста Неизвестного, не могу не сказать и о другой мировой знаменитости. Я не был с ним знаком в Ленинграде, хотя обстоятельств для знакомства было достаточно. О Михаиле Шемякине – художнике-нонконформисте – я узнал позднее, когда его, как и Эрнста Неизвестного, выдворили из страны. Узнал от своего приятеля, замечательного поэта Володи Уфлянда, «учителя» Бродского и близкого друга Шемякина. В 1999 году в городок Хадсон под Нью-Йорком я отправился с эмигрантом-писателем Володей Соловьевым. Там, в городском поместье Клаверак, разместился просторный бревенчатый двухэтажный дом знаменитого художника. На львиный рык Портоса – огромного ньюфаундленда – из двери вышел хозяин собаки. В пятнистой куртке защитного цвета и зеленой конфедератке, художник походил на польского офицера. Еще эти черные галифе, заправленные в высокие сапоги. Очки в широкой оправе прятали чуть вытянутые глаза. Узкие губы под остро очерченным прямым носом. Бурый шрам на правой щеке придавал тонкому лицу особый мужественный шарм…

Преодолевая робость, я ждал, пока хозяин усмирит бдительного пса, и разглядывал размещенные перед домом работы. Знакомая еще по Петербургу символическая фигура Петра Великого, сидящего в кресле голема с маленькой головой на могучем теле. Позади царя двуликий принц Гамлет с торсом-позвоночником, от которого расходились ноги, спрямленные крупом лошади. Одна нога в ботфорте, вторая – обнаженная. В левой руке череп бедного Йорика, правая придерживает поводья. Такая раздвоенность фигуры принца датского предлагает зрителю дать самостоятельный ответ: «Быть или не быть». Поодаль – мраморные бюсты несчастных монархов – Марии Антуанетты и Людовика XVI, казненных Конвентом…

– Их я привез из Франции, – пояснил Шемякин, приглашая войти в дом.

Расположение хозяина и сердечность рыжеволосой помощницы Сарры сняли с меня остатки робости. Пространство, охваченное взглядом, было заполнено творениями мастера – от фигур людей-мутантов до коконов, покрытых капиллярами трещин, – все аллегорически представляло пороки и добродетели человечества. Будь то ритуальная маска индейцев или гигантский монумент памяти жертвам фашизма «Холокост» – везде чувствуется художник – философ воистину ренессансной мощи. Мир Шемякина охватил и городок Хатсон, жители которого горды таким соседством. Ежегодный фестиваль искусств притягивает сюда людей со всего света. А заброшенная городская фабрика разместила под своей крышей обширную «шемякинскую» библиотеку и архив, куда съезжаются специалисты, изучающие творчество художника… В память о том визите Шемякин подарил мне два огромных мемориальных своих альбома с трогательной надписью, чем я очень горжусь. Невольно возникает мысль: какая удача для человечества, что Россия исторгла в далекие семидесятые годы «гражданина Шемякина», и какая удача для России – мир узнал еще одного русского гения… Слава Богу, Россия образумилась. На родину стали возвращаться ее гениальные дети. Надолго ли? Время покажет…

* * *

…Так, перебирая воспоминания, я вышел на Канал-стрит, отсюда начинался Чайна-таун, район, заселенный китайцами… Круглосуточный вертеп, заполненный толпами людей разного цвета кожи, криками детей и торговцев, блеском всяких поделок – от часов, драгоценных камней, галантереи, мехов и до рыбных развалов. А рыба?! Свежайшая. От съедобных морских червяков до гигантских тунцов и акул… Едва пробравшись через этот Содом, я попал в тихий и романтичный итальянский район Литл-Итали, с живописными коттеджами вперемешку со старыми каменными домами времен освоения Нового Света, с массивными пожарными гидрантами. Их в Нью-Йорке множество, но почему-то именно итальянцы больше других боялись пожаров, так мне показалось… Вертя головой по сторонам, я еще больше увеличивал расстояние до магазина Тимура, что на 23-й улице. Пожалуй, задержусь только у Нью-Йоркского университета, второго в городе после Колумбийского, хотя многие считают его первым. Зеленый парк со множеством научных и лекционных строений, с прогулочными аллеями и велодорожками, привлекал уютом, приглашал присесть на стилизованные лавочки и скамейки. Однажды, помню, я сюда зашел. На спортивной площадке студенты играли в баскетбол и, как всегда, ристалище окружала толпа болельщиков. В перерыве вниманием толпы овладел паренек-индеец. Настоящий индеец в живописном национальном раскрасе – с перьями на голове, в татуировке на щеках, в плотном пончо, в узорных остроносых мокасинах. Скинув рюкзак, он стал показывать фокусы. Выпускал изо рта и ноздрей огонь, глотал ножи, взметал над собой и ловил какие-то шары… Толпа снисходительно внимала. Закончив, фокусник принялся обходить зрителей с банкой. Никакого навара, толпа вновь повернулась к игрокам в баскет. Обиженный фокусник побрел с поникшей головой. Почему-то мне показалось, что неблагодарность зрителей выражала определенное отношение к этим исконным хозяевам Новой Англии, хотя в резервациях их положение было не самое худшее. Испытывая жалость, я и тощий незнакомец в чалме окликнули парня и бросили в банку какую-то мелочь…