Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

В одном не могу не согласиться с автором письма: «…рассматривать… сочинения гр. Кржижановского („гражданина“, конечно, не „графа“ же! – мелкий штрих в этих двух буковках с точкою, совершенно уже „следовательски совковых“. – В. П.) со стороны их философской ценности» ему и впрямь не показано. Иначе не перебирал бы философические дилетанствования времен «своих университетов» – и все невпопад! – и не поминал бы всуе «отца теоретического скептицизма» Пиррона, говоря о писателе, не только не страдавшем «Пирроновым недугом», но и лапидарно выказавшем отношение к нему: «Скепсис – импотенция. Скептик – евнух истины».

И так – в каждом абзаце. «Позитивисты из семинаристов», например, и обидеться бы на него толком не успели, обнаружив изумленно, что, едва отыронизировав над ними, Горький тотчас, сам того не замечая, предстает позитивистом-ортодоксом, чуть ли не Чернышевским, разглагольствующим об «иной гносеологии», то есть теории познания, которую можно потрогать, ибо основана она «на фактах». И вот уже абстрактной (читай – сомнительной) ценности мышления противопоставляется прикладная «польза» деяния (чу! слышится голос верного адепта Толстого, разумеется позднего

). Потому что «большинству человечества не до философии». Кто же станет спорить с подобным трюизмом! Только точно так же – и не до литературы, в том числе – не до Горького. И что это вообще за манера – решать творческие проблемы большинством голосов! Ну хорошо, выдворили философов из большевистской России (заодно – писателей, живописцев, журналистов, музыкантов, историков, экономистов), а немногих оставшихся поубивали – жить стало лучше, жить стало веселей?

Однако всего замечательней, пожалуй, эта суровая ссылка на «трагические дни, когда весь мир живет в предчувствии неизбежной и великой катастрофы» – и потому творчество Кржижановского неуместно (что говорить – мастерски писано! – эпитет найден точнейший, места действительно нет; и не проговорился, на грани пробалансировал, скажи: «несвоевременно» – и всё, сам-то всего десяток лет назад такими «мыслями» грешил).

Пассаж получился на загляденье перспективным:

кратким, идеологически точным и удобным в употреблении. Попытка эстетически или философски оспорить его квалифицируется как поступок политический –

со всеми вытекающими последствиями. Стоит ли удивляться, что он прочно вошел, так сказать, в профессиональный обиход нескольких поколений редакторов, издателей, цензоров. Не счесть стихов, рассказов, романов, пьес, статей, не увидевших света сразу по написании, потому что были признаны «неуместными» в наши трагические (героические, оптимистические, исторические и прочие) дни. Между тем причинно-следственной связи тут нет. Уместная литература – нонсенс. В любые дни.

Горький писал письмо за год до прихода Гитлера к власти, за семь – до начала мировой войны. «Предчувствия», таким образом, оправдались.

И вот тут уже впору было Кржижановскому не понять Горького. Какие, к черту, «предчувствия», если катастрофа давно произошла – полтора десятка лет назад. Новеллу с таким названием он завершил еще в двадцать втором, когда Горький обретался в Германии. И включил ее в «Сказки для вундеркиндов».

Мир далеко не сразу уразумел смысл и масштабы случившегося в России. Хлебников говорил, что, слыша слово «смерть», чувствуешь себя должником, к соседу которого пришел заимодавец. Но не к тебе.

По Кржижановскому, эта глобальная катастрофа – одновременно и личная для каждого. Потому что преступление против человечности, а их он в революционные годы насмотрелся бессчетно, по сути, всегда – преступление против личности, чьи права равны нулю. «Единица – вздор, единица – ноль», – спарадоксил «лучший, талантливейший поэт советской эпохи», не задумываясь, что выводит формулу отношений «своего» государства с человеком, а значит – и с ним, с поэтом.

Разумеется, тех, кто сознавал катастрофичность Октябрьского переворота, который естественно перешел в Гражданскую войну и превратил одну шестую Земли в пороховой погреб, способный от случайной искры взорвать остальные пять шестых, было немало (занятно работает подсознание: едва ли не первым производством, всерьез налаженным большевиками, было… спичечное). Но в отличие от большинства из них, относившихся к этому как к стихийному бедствию либо размышлявших о социальных причинах, о роковых промахах той или иной партии, наконец – о национально-исторических истоках коммунистического затмения России, то есть сводивших все в конце концов к трагическому стечению обстоятельств, к исключительности российской судьбы, – в отличие от них Кржижановский считал происшедшее логичным, закономерным следствием мировой войны и визионерски описанного Шпенглером «заката Европы». В схватке за выпавшую из рук самодержавия Россию победил тот, кто ловчее и прагматичней всех использовал «кризис гуманизма». И сумел нарастить ничтожный поначалу свой перевес до решающего – безоглядно антигуманистическими средствами.