Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

Наконец, в один из дней цветущие улыбками колхозники дотащили до стола президиума огромную корзину овощей – в дар Горькому. Совершенно в духе дружеского застолья: «От нашего колхоза – вашему колхозу». И ненавязчивого напоминания: кто кого кормит. (Кстати, Горького в тот день на съезде не было, он прихворнул и, говорят, весьма гневался, когда обнаружил назавтра, что несытые молодые писатели-делегаты растащили овощи по домам, оставив ему в пустой корзине лишь красочную бумажку – «адрес».)

К чему шло – к тому и пришло. Съездом ознаменовался «великий перелом» литературы. И первым председателем колхоза, виноват, Союза писателей стал, естественно, Горький. В точном соответствии строке Кржижановского из «Записных тетрадей»: «У нас слаще всего живется Горькому, а богаче всех Бедному».

Коллективизация литературы, которая – по определению – дело штучное, сугубо индивидуалистическое, означала для Кржижановского, что все лучшее из написанного им обречено на неизданность. Итоги съезда уместились в одной его фразе: «Это так же похоже на литературу, как зоологический сад на природу».

Лет десять спустя он говорил Наталье Семпер, что она, быть может, доживет до обнародования его прозы, все-таки на четверть века моложе. И оказался прав. В ее же записях сохранилось высказывание Кржижановского: «Писатель не должен состоять в колхозе и вырабатывать трудодни». Сформулировано задолго, за полвека с лишним, до литераторов девяностых, выяснявших, кто из них первым сравнил Союз писателей с колхозом, – когда стало можно.

Вообще разного рода «опережений», того, что позже – с другими и для других – становилось более или менее обыденным, в биографии Кржижановского множество. Первая же его публикация вызвала это странное эхо.

«Всего два года назад Ф. А. Степун говорил мне по поводу моей сказки-диалога „Якоби и «Якобы»“ („Зори“, № I, изд. ВУЛК, 1919), что игра со словом „якобы“, навязываемая сказкой немецкому метафизику Якоби (F. H. Jakobi), вряд ли свойственна немецкому мышлению и, главное, никак не осуществима на немецком языке. Споря, мы оба не знали, что именно в это время, именно в Германии, осуществляется на чистейшем немецком языке, не в сказке, а в серьезном философском труде, игра со словом „якобы“ (Als Ob). „Die Philosophi des Als Ob“ („Философия Якобы“) Ганса Файгингера появилась в 1920 году. До истечения года выдержала 7 изданий…»[67]

Другие примеры не менее удивительны. Только удивляться приходится нам. Кржижановский не дожил. Однако знал, что так и будет.

Из воспоминаний Александра Дейча «Голос памяти» – фрагмент, относящийся к Киеву 1919 года: «В Литературном комитете возглавлявший его С. Д. Мстиславский… с восторгом рассказывал товарищам, как ночной сторож принес напечатать в журнале „Зори“ философский трактат „Якоби и «Якобы»“. Правда, выяснилось, что ночной сторож не кто иной, как С. Д. Кржижановский, оригинальный и острый мыслитель, вскоре сменивший тулуп ночного сторожа на обличие профессионального литератора, поэта и прозаика, инсценировавшего, между прочим, повесть Честертона „Человек, который был Четвергом“ для Камерного театра».

Сюжет, скорее всего, апокрифический (сродни куда более позднему – про то, как Платонов служил – и не где-нибудь, а при писательском доме – дворником, которым он не был, но мог быть: в официальной иерархии деятелей советской литературы его «ступенька» приходилась как раз на этот, дворницкий уровень). Мстиславский к тому времени уже хорошо знал, кто такой Кржижановский. Историю знакомства с ним несколько лет спустя, в Москве, рассказывал С. А. Макашину совсем иначе (правда, и то повествование изрядно смахивает на апокриф[68]

. Возможно, он хотел таким образом «подать» Кржижановского коллегам поэффектней. Не исключено, впрочем, что мы имеем дело с нередкой у мемуаристов аберрацией памяти – Дейч писал свою книгу в начале шестидесятых.

Так или иначе, но с конца шестидесятых и до середины восьмидесятых годов дворники, ночные сторожа, истопники, они же писатели, живописцы, философы – подчас замечательные, отнюдь не были для нас чем-то невероятным. Не получив официозного признания (и – в большинстве случаев – не стремясь к нему), а стало быть, и «юридического» права заниматься только своим делом, они простым этим способом избегали милицейских преследований «за тунеядство». Самиздатская и особенно зарубежная известность некоторых из них вызывала черную зависть «генералов от искусства». Но социальное положение – ниже некуда! – делало их почти неуязвимыми. Да и свободного времени такая служба оставляла в достатке: сутки отдежурил – двое, а то и трое, спи-отдыхай. Дело дошло до того, что образовалась очередь: попасть на подобное место без протекции стало посложнее, чем в какой-нибудь престижный НИИ.

Из написанного Кржижановским, пожалуй, самой щедрой на «предвосхищения» стала повесть «Возвращение Мюнхгаузена». Все они остались «за кадром» единственно потому, что при жизни автора книга света не увидела.