Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

Однако вернемся к Кржижановскому с его «Мюнхгаузеном». И, отдав должное редакторам, сообразившим в конце концов, что, как ни отмежевывайся от автора, а издание такой книги – да еще в отсветах революционного юбилея – превышает допустимый риск, обратим внимание на необыкновенную популярность в пореволюционной России Мюнхгаузена и двух его, можно сказать, соседей по мировой классике – Гулливера и Робинзона. Все три книги выдерживают множество изданий, появляются новые переводы, среди первых же советских книг для детей тут как тут их «переложения». Кинозамысел Кржижановского, как уже сказано, не осуществлен, но приоритет на экранную «мюнхгаузениану» все равно – за советским кино: Иванов-Вано и Черкес экранизировали – выборочно и мультипликаторски – «Похождения Мюнхгаузена» (1929). Первый отечественный полнометражный мультфильм – «Новый Гулливер» (1933, по сценарию Кржижановского, тогда же написавшего и две новеллы о Гулливере – «новонайденные главы» знаменитой книги). Надо сказать, что сатирик Свифт в ту пору прочно числился в любимцах советских литераторов и их начальства, – достаточно упомянуть, что в 1926 году «Огонек» торжественно отметил двухсотлетие со дня издания «Сказки бочки» (хотя на самом деле с той даты первого издания тогда прошло… двести двадцать два года).

Нет недостатка и в новых версиях приключений каждого из этой троицы. Грузинский вариант «Мюнхгаузена» одновременно с Кржижановским и независимо от него создает Серго Клдиашвили («Приключения дворянина Лахундарели», 1927). Михаил Козырев пишет «Пятое путешествие Гулливера» (1936, опубликовано пятьдесят пять лет спустя). Более сопротивляется «метаморфозам» Робинзон, однако и ему не устоять: тема «необитаемого острова» варьируется то и дело – вплоть до «Обитаемого острова» братьев Стругацких…

Рискну предложить не разгадку этого феномена, а скорей одну из возможных догадок о нем, – о том, почему именно эти трое привлекали воображение писателей и симпатии читателей. Очертив своими приключениями весь диапазон экстремальных ситуаций, от совершенно фантасмагорических до самых что ни на есть обыденных, они в стране, которая полагала, что сказку делает былью, а на деле именно быль превращавшей в небывальщину, – каждый по-своему – оказались на редкость своевременными собеседниками, даже, пожалуй, «советчиками». Мюнхгаузен собственным опытом словно примирял с невероятностью, подчас заведомой ирреальностью происходящего. Гулливер помогал осознать природу охватившего всех чувства «неуюта», ибо человек никогда не вровень с окружающими и окружающим: он либо больше, либо меньше, либо просто «иначе». Робинзон подсказывал единственную возможность выжить в безнадежных обстоятельствах – рассчитывая только на себя, в крайнем случае – еще на одного, на своего,

на Пятницу, потому что если и есть вокруг другие «люди», то, не ровен час, – людоеды…

Кржижановский потратил на попытки издать «Возвращение Мюнхгаузена» чуть ли не больше усилий, чем на попытки издать все остальные рукописи, вместе взятые. И – даром, ничего не вышло.

«Я живу в таком далеком будущем, что мое будущее мне кажется прошлым, отжитым и истлевшим» («Записные тетради»).

Он написал одну из своих повестей о будущем – как о прошлом. Можно ли испытывать удовлетворение, если предрек наихудшее – и оно сбылось?

В его прозе то и дело наталкиваешься на темы-предвосхищения и метафоры-прогнозы, на образы, словно у него извлеченные из воображения и воплощенные – вскоре или попозже – невообразимой действительностью. Всего вернее, пожалуй, назвать их, воспользовавшись его же подсказкой, «воспоминаниями о будущем», иногда – близком, чаще – далеком. Кстати, в финале так озаглавленной повести, датированной 1929 годом, каморка (камера? – согласно Далю, это синонимы) арестованного ночью героя наутро оказывается под потолок набита дровами. Через каких-нибудь семь-восемь лет лесоповал станет символом каторжного гулаговского труда.

В раннем наброске к «Возвращению Мюнхгаузена» этот мотив звучал вполне невинно: «В своем глазу бревна не замечает, а в чужом видит соломинку. Изменились отношения. Начали таскать бревна из своих глаз. Так возникли лесозаготовки».

В «Клубе убийц букв» (1926) эксы – бывшие люди, превращенные государством в безропотных биороботов, – расползаются, растекаются аморфной, конвульсивно-беспомощной массой, едва выходят из строя направляющие каждое их движение мощные излучатели непререкаемой властительской воли. Примерно такими же оказались последствия стремительного распада партийной диктатуры и краха «единственно верного» и потому «всесильного» учения.