Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

Шекспировский «Globe», в сущности, ничего не имеет против Лейбницева «globus intellectualis»; силовые линии трагедий тянутся от «вещей в себе» к «теням теней». Выбор не означает отказа от одного в пользу другого. Во-первых, Кант присутствует и 

участвует в новеллах «Жизнеописание одной мысли» и «Катастрофа». Во-вторых, ключевые понятия из его «Критики чистого разума», можно сказать, персонифицированы и в «Стране нетов», и в некоторых других вещах Кржижановского. В-третьих, наконец, прослеживая, как писатель работает над своими «темами», можно условно поделить этот процесс на три стадии: сперва он о-Кантовывает повествование, то есть очерчивает понятия и травестирует их в образы, затем Кантует, поворачивает под разными углами взгляда, не давая множеству точек слиться в одну, в «кочку зрения», и – к финалу – рас-Кантовывает, переводит образ мысли в мысль образа,

преобразует мысль в чувство. При этом обнаруживается, что интуиция и логика не только способны прекрасно ужиться, но и дополняют, усиливают друг друга. Кржижановский убедился в том, перечитывая своего любимого Свифта. «Любопытно, что и в первой и во второй части своих путешествий Дж. Свифт, как истинный художник, позволяет себе только по одному разу нарушить меру – уменьшить или увеличить тела людей, в окружении которых живет герой его, – писал Кржижановский в статье „Страны, которых нет“ (1937). – В дальнейшем он чрезвычайно точен и нигде не отступает от реалистической манеры письма. Будь на земле лилипуты и броддинброги, нам практически пришлось бы общаться с ними именно так, как описывает это Свифт».

Перед нами – предельно лаконичное объяснение собственного метода, который писатель называет экспериментальным реализмом. При этом он ссылается на естествоиспытателя, «реалиста по определению» Фрэнсиса Бэкона: «Мы лишь уменьшаем или увеличиваем расстояние между предметами, остальное довершает природа». Применительно к литературе: одно-единственное фантастическое допущение и неопровержимо строгая логика последствий.

При этом Кржижановский чаще всего как бы оставляет дверь приоткрытой для читателя, дает ему выход, возможность рационального объяснения фантазма, этой «боковой ветки» реальности: сон, галлюцинация, болезнь, опьянение… Однако зерно мысли – сомнение – заронено: как в Гамлета после свидания с призраком отца…

Именуя свои сочинения новеллами, Кржижановский в статьях пишет об экспериментальной природе новелл По: «Эдгар По говорил о психологических приключениях, о необычайных авантюрах мысли… Бесом извращенности он называет ту силу, которая подводит человека к самому краю пропасти и заставляет заглянуть в нее… страсть к эксперименту, не останавливающемуся ни перед чем… (курсив мой. – В. П.) Э. По всегда у края возможности, у предельной черты… Э. По – мастер новеллистического стиля. Особенность его техники заключается в том, что произведения его очень кратки, но словарь их необычайно широк. Э. По не хватает английского языка, он изобретает неологизмы, мало того – берет горстями из древних и новых языков сотни новых значений. Нужно сделать все, чтобы новелла, прежде чем кончится ее трехстраничная жизнь, успела высказаться до конца… Эдгар По был единственным беллетристом 40-х годов, который ставил перед литературой (в лучших своих вещах) чисто научные и философские проблемы. Самый метод его изложения математически точен, алгебраичен. „Эксперимент в уме“ (термин профессора Кельвина) проводится почти всегда с необычайной последовательностью» («Эдгар Аллан По. 90 лет со дня смерти», 1939). Такая же мысль высказана в последней из его историко-литературных работ: «Новелла отличается от рассказа (повести), как эксперимент от наблюдения…» («О польской новелле», 1948). А говоря о Шекспире, он формулирует «закон» экспериментального реализма: «Чем меньше слов, чем меньше времени, отпущенного под слова, тем больше должны быть самые слова…»

Он говорит о других – и думает о себе. О задачах, которые он решает в собственном творчестве и которые для него – всегда – существуют, если угодно, в контексте не «местной», но мировой литературы. Ему присуще обозначенное Пушкиным свойство: «Гений берет свое везде, где находит».

Он пишет «поперек линованной бумаги»: в 1923-м, в пору повального «формального поиска», – о философии искусства и психологии творчества, в 1939-м, когда «борьба с формализмом» завершилась пирровой победой «новой эстетики», – о технике письма, о лексическом новаторстве, о форме.

«Американец Э. По жил в стране и в эпоху, мало соответствующих его умонастроению». Русский поляк С. Кржижановский – тоже.

Он чувствовал себя Гулливером, очнувшимся после кораблекрушения в стране лилипутов. Ни пошевелиться, ни повернуть головы: каждый волос тщательно намотан на вбитый в землю колышек. Тем драгоценней свобода мысли. Даже если ради нее приходится надеть маску Мюнхгаузена.