Возвращение Мюнхгаузена. Воспоминания о будущем

Начало работы над повестью, вероятно, относится к лету 1925 г.: «Сейчас читаю „Историю социальных утопий“; тема щекочет мозг. Иногда возникают замыслы…» (из письма к А. Бовшек от 27 июля 1925 г., из Москвы в Одессу). Один из этих «замыслов» реализован в четвертой главе повести – в антиутопии, жесткостью построения и некоторой научно-философической сухостью напоминающей «Государство» Платона. Нет никаких указаний на то, что Кржижановский был знаком с романом Е. Замятина «Мы», но он, конечно, читал «Рассказ об Аке и человечестве» Ефима Зозули, эту первую русскую антиутопию, напечатанную в том же номере киевского журнала «Зори», где была и первая его писательская публикация «Якоби и „Якобы“». Знал он и немногим уступавшую тогда в известности замятинскому сочинению антиутопию М. Козырева «Ленинград» (достаточно сказать, что об этой неопубликованной повести писал в одной из статей известный критик и литературовед той поры В. Львов-Рогачевский). С Козыревым Кржижановский был дружески связан «Никитинскими Субботниками» (где, кстати, авторами были читаны обе повести и где оба писателя были пайщиками кооперативного издательства); тематические и сюжетные переклички бывали у них и впоследствии, – например, в середине 1920-х годов Козыревым была написана повесть «Пятое путешествие Гулливера», судьба которой сродни судьбе «Возвращения Мюнхгаузена».

Глава вторая ведет происхождение от записи: «Последний метафизик Гамлет – сплошное бытие нельзя убить; и небытие пронизано снами – ужас бессмертия» (Записные тетради). Эту главу высоко ценил шекспировед А. Аникст, считавший, что современному режиссеру, намеревающемуся ставить «Гамлета», знакомство с нею весьма полезно.

К замыслу повести относится еще несколько записей. «Мысли мои, сомкнувшись в силлогизмы и рассыпавшись в цепь умозаключений, молча подходили к экспозиции. Там – за перегороженным играми сумраком – лежала страна замыслов» (Записные тетради). И еще: «Тут кончилась прилитература. Насколько было возможно, я вышел за линию слов, шел сквозь пустоты, падал и подымался, отчаиваясь и загораясь силою отчаяния… и внезапно проконтуриваясь сквозь ничто, – опушка леса невиданных и никем не сказанных образов. Я оглянулся – и понял: назад до слов мне уже не дойти» (Там же.

Очевидна перекличка повести с написанной годом позже новеллой «Книжная закладка», где темы, возникая «спонтанно», в присутствии слушателя варьируясь и шлифуясь, превращаются в произведение, которое никогда не будет написано. Однако, в отличие от героя новеллы, не-пишущего от безнадежности, из-за невозможности печататься, персонажи «Клуба…», творящие современный «Декамерон» (вернее назвать – «Септамерон», о чем – позже), сами отказываются от «литературы» (хотя в конце концов и вынуждены прибегнуть к «услугам» хотя бы одного слушателя-читателя), и «убийство букв» оборачивается для них самоубийством – и метафорическим (духовным), и реальным…

В биографии писателя обе вещи видятся пророческими: есть свидетельство, что в сороковых годах, бросив писать, он вечерами подолгу просиживал в кресле и, прихлебывая время от времени спиртное, рассказывал двум-трем навещавшим его молодым литераторам новеллы, которых никогда не напишет…

Повесть была завершена к середине лета 1926 г. и впервые полностью прочитана в Коктебеле – Волошину: «В мастерской Максимилиана Александровича по утрам дочитал ему – с глазу на глаз – „Клуб убийц букв“ и „Швы“. С радостью выслушал и похвалу, и осуждение; вижу: мне еще много надо поработать над отточкой образа…» (из письма к А. Бовшек от 2 августа 1926 г., из Коктебеля в Одессу); последнее замечание относится к новелле «Швы» (1927–1928), окончательная редакция которой была сделана лишь два года спустя. В этом письме есть весьма существенная деталь, говорящая об отношении Волошина к творчеству Кржижановского едва ли не больше, чем «и похвала, и осуждение»: то, что читка происходила «по утрам… с глазу на глаз». Распорядок дня хозяина Дома Поэта был жестким и почти не знающим отклонений: утренние часы – время замкнутой мастерской, время работы. Все чтения – стихов, прозы ли – по вечерам, за общим столом. Исключение, сделанное для Кржижановского, в «ближний» волошинский круг не входившего, свидетельствует об особом, пристальном интересе.

В 1928 г. Кржижановский попытался выпустить «Клуб убийц букв» отдельной книгой в издательстве «Никитинские Субботники», однако натолкнулся на категорический отказ цензуры.

…если на библиотечной полке одной книгой стало больше… – Открывающий тетрадку стихотворений Кржижановского гимназических-университетских лет цикл «Философы» предваряет эпиграф: «На библиотечной полке одною книгой стало больше: не оттого ли, что на земле одним человеком стало меньше?»