Время и случай

В Прагу я прилетел рейсовым самолетом за полдня до прибытия основной делегации с тем, чтобы вместе с другими заместителями министров в случае нужды досогласовать проекты документов ПКК. Такого согласования не потребовалось, но улетать из Праги я должен был тоже рейсовым самолетом на утро следующего дня после завершения совещания и отлета самолета с вице-президентом. По предложению чехословацких коллег, во второй половине дня мы должны были еще раз поговорить о формулировках проекта нового советско-чехословацкого политического договора.

К тому моменту стало ясно, что повторить формулировки советско-румынского договора не удастся. Наши венгерские и чехословацкие партнеры слишком заангажировались в публичных заявлениях, отвергая статьи о неучастий во враждебных друг другу союзах. Но они понимали, что мы не захотим просто сбросить эти формулировки, — Это поставило бы в сложное положение румын. Не до конца определилась к тому времени еще и позиция болгар. Поэтому и мы, и наши чехословацкие, а также венгерские коллеги вели осторожный разговор о необходимости компромисса. В таких ситуациях компромисс обычно состоит в том, что разрабатывается формула, которую каждая из сторон затем может подавать как отражающую или даже улучшающую ее первоначальную позицию.

Обсуждая ситуацию, я предложил нашему министру попробовать на этой встрече с чехословаками одну из таких формул с тем, чтобы начать маневрирование.

A. А. Бессмертных не очень охотно, но соглашался, заметив, однако, что, на его взгляд, пока что не стоит особенно торопиться. Предстояли вскоре встречи с министрами иностранных дел этих стран, где и можно было бы объясниться. Такие встречи должны были быть не позднее сентября, когда в Москве начиналась гуманитарная конференция. Кроме того, мы твердо рассчитывали на встречи также на высшем уровне. В общем, я вспомнил в этот момент, как однажды меня на берлинских переговорах учил уму-разуму B. М. Фалин: «Вам надо отстаивать позицию. В дипломатии сдает позиции или делает принципиальные уступки только руководство».

В отель ко мне на беседу пришли в тот вечер помощник президента С. Вондра и заместитель министра А. Матейка. Они принесли формулу, которую называли компромиссной и которая сводилась к тому, что обе стороны не будут заключать договоров, противоречащих то ли Уставу ООН, то ли документам СБСЕ, а в общем, — международному праву. Когда я сказал им, что этого недостаточно, то они совершили ошибку, начав доказывать, будто только что полученное президентом В. Гавелом через Янаева небольшое послание М: С. Горбачева свидетельствует о нашей готовности отказаться от формулировки о. неучастии во враждебных друг другу союзах. Я знал, что такая мысль в послание нашего президента не закладывалась. Но мои собеседники назойливо намекали, что МИД СССР отстаивает позицию, расходящуюся с точкой зрения президента. Тут сделал ошибку я, рассердившись на этот некорректный прием. Хотя кто знает, что говорили чехам другие наши представители.

Разговор принял напряженный характер. Вносить компромиссную формулировку в этих условиях не имело смысла, так как собеседники наверняка не были бы готовы ее обсуждать. Выходило, что прав министр, который советовал не спешить. Время для переговоров еще было. Мы расстались с Вондрой и Матейкой взаимно недовольные друг другом.

После этой беседы я поехал в гости к нашим хорошим друзьям Спачилам. С послом Чехо-Словакии Д. Спачилом я несколько лет работал в Бонне. После «бархатной» революции он был отозван со своего поста, некоторое время работал в пражском институте международных отношений, затем был отправлен на пенсию. Встретили Душан и его жена Ружена нас очень Сердечно.

Но встреча была печальной. Известный дипломат, знаток живописи, музыки, литературы Д. Спачил был не у дел, томился этим состоянием, тем, что в новой Чехо-Словакии он оказался ненужен ее новым властям ни в каком качестве. Разумеется, он считал это несправедливым. Встретив меня на пороге дома, он шутливо сказал: «Спасибо, что приехал ко мне. Больше всего я боялся, что ты предложишь встретиться где-либо в пивной, а мне не будет чем расплатиться». Я понял, что он вовсе не шутит.

Из Праги я улетел на следующий день с тяжелым, беспокойным чувством.

Лето 1991 года можно по праву назвать югославским. В эти месяцы югославские дела занимали все большую часть моего времени, а под конец целиком захватили меня.